Меж трех времен

Я повернул к югу (высокий человек в двадцати ярдах позади повернул следом) и двинулся по узенькой, тихой Пятой авеню, застроенной жилыми особняками, поглядывая на желтый свет окон и ловя мимолетные впечатления: вот лысый бородач устроился почитать газету у камина — самого камина не видное но на оконную раму падает его красноватый отблеск; вот по комнате прошлась горничная в белом переднике и белом чепчике; вот женщина с вощеным фитилем в руках зажгла свечи на рождественской елке месячной давности на радость стоящему рядом пятилетнему мальчишке…

…Миновав Мэдисон-сквер, я направился по Бродвею вверх вдоль Риальто, театрального района города. Улица здесь была запружена свежевымытыми отполированными экипажами, а тротуары — толпами народа. Добрая половина тех, кто шел мне навстречу, были в вечерних туалетах, в воздухе висел возбужденный гомон, радостное предвкушение развлечений и зрелищ.)

Следуя всего в нескольких шагах, высокий человек всматривался в лица прохожих, время от времени чуть наклонялся, чтобы заглянуть в проходящие мимо экипажи, и улыбался, улыбался — находиться здесь было для него удовольствием.

(…Я быстро шел мимо освещенных театров, ресторанов, великолепных гостиниц, пока не добрался до отеля «Гилси» между Двадцать девятой и Тридцатой улицами. Там, в киоске у входа, я купил длинную сигару и бережно засунул ее в нагрудный карман сюртука. Затем…)

Высокий человек шел теперь не спеша — тротуар был заполнен вечерней толпой. Он подождал, пока Саймон Морли не выйдет из отеля «Гилси» и не спустится по ступенькам, засовывая в карман сюртука только что купленную сигару. Потом высокий прибавил шагу и почти поравнялся с преследуемым, держась всего в шаге-двух позади него.

И вот наконец у него появился шанс. Короткий лестничный пролет с медными перильцами вел вверх, к солидным двойным дверям, вывеска золотой фольгой по стеклам гласила: «Уэллмен и Кo, страховые агенты». А ниже другой, более крутой пролет вел вниз, в подвальную парикмахерскую, на что указывал полосатый столбик у бровки тротуара.

За полшага до того, как Саймон Морли поравнялся с подвальной лестницей, высокий нагнал его и вдруг ударил сбоку всем весом, да еще вдобавок двинул бедром в бедро. Морли был гораздо ниже и легче, его буквально подбросило, обрушило на острые каменные ступеньки и покатило вниз, к запертой двери парикмахерской. А высокий пошел себе дальше не спеша, как ни в чем не бывало и на Тридцатой улице завернул за угол. Кое-кто провожал его глазами, но он возвращал взгляд, и никто не посмел его остановить.

А Саймон Морли добрые полминуты лежал без движения и почти без сознания. Потом он ощутил боль в костях, в правом плече и правом бедре, в ладонях рук и застонал. Кое-как он приподнялся, опасаясь, не сломал ли что-нибудь. Чтобы встать, ему пришлось опереться на стенку обеими руками и головой. Наконец он выпрямился и в слабом свете, долетавшем с улицы, оглядел свои заляпанные грязью и кровью руки, увидел порванные брюки и в прорехах — ноги в кровавых ссадинах. Цепляясь за чугунные перила, он с трудом выкарабкался наверх и, очутившись опять на тротуаре, пустился — нет, не бежать, а отчаянно ковылять в прежнем направлении.

(Я увидел впереди здание с вывеской «Театр Уоллака». Рекламные щиты у входа оповещали, что дают спектакль «Как делать деньги». Увидел я и тетушку Мэри — старуху, промышлявшую торговлей яблоками у театральных подъездов, — и попытался бежать, отчаянно протискиваясь сквозь толпу, огибая прохожих и сталкиваясь с ними; прохожие недоумевали, сердились, но я спешил, потому что перед тетушкой Мэри остановился высокий молодой франт в вечернем костюме. Она заговорила с ним, и — не померещилось ли мне? думаю, что нет, — я уловил, как блеснула переданная ей золотая монета. А между нами оставались еще добрая дюжина ярдов и несколько человек; франт повернулся на каблуках, кто-то из идущих впереди придержал дверь, и он вошел в театр.

Последнюю дюжину ярдов я прошел не торопясь, миновал тетушку Мэри, выкликавшую: «Яблоки, кому яблоки? Берите яблоки, отборные яблоки!..» Она было сунула яблоко и мне, но я покачал головой и уставился внутрь фойе, и там, на плиточном полу, стояла группа, которую я и искал глазами: бородатый папаша с рубиновой булавкой в крахмальной белой манишке, улыбчивая мамаша в вечернем туалете и две дочки, младшая в прелестном, без всяких украшений бархатном платье цвета весенней листвы. Когда она улыбалась — а заметив молодого франта, давшего тетушке Мэри золотую монету, она улыбнулась, — то и впрямь была очень мила.