МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ

Но некоторые боялись силы ангелов Божьих, которых было больше, и чьими полководцами были Уриил, Гавриил и Михаил, который сломал хребет Люциферу и отправил его на раскаленные угли в чреве земли, где тот вымазал свое лицо сажей и понял, что он ниже, чем Господь.

И некоторые боялись, что Бог пробудится от Своей дремоты и подвергнет их мучениям и огням, которые они не научились выносить, или уничтожит их полностью.

И первый из падших обратился к ним, сказав:

— Тогда давайте испытаем Его еще раз; это ради человека мы были оскорблены, ради него мы были изгнаны, и ради его мира, под которым мы находимся; давайте разрушим крышу Ада своими руками и уничтожим семя Адама; ибо если Бог не пробудится, чтобы спасти Свое любимое создание, значит, Он спит глубоким сном, и мы можем схватить Его за волосы и повергнуть наземь.

И один из падших, которого звали Азазель, сказал:

— Мы убьем их огнем или холодом?

И Люцифер обратился к нему, сказав:

— Ни то и ни другое.

— Тогда чем? — спросил злой ангел.

И Люцифер ответил:

— Великой Чумой.

И так оно и было.

И лет, прошедших с тех пор, как Господь пришел, чтобы родиться среди людей, было тысяча триста сорок восемь.

ОДИН

Об Осле

Солдаты нашли осла в пятницу. Он хромал, и его ребра было легко пересчитать; он был слишком слаб, чтобы убежать от них или даже зареветь на них, но, похоже, у него не было болезни. Он был просто старый.

Он с надеждой смотрел на них из-под ивы, отмахиваясь хвостом от мух. Толстяк — никто не знал, как он остался таким толстым, — поднял свой боевой молот, собираясь размозжить ему голову, но Томас его остановил. Он указал на сарай. Было бы разумнее сначала отвести осла в сарай, где они могли бы укрыться от надвигающегося дождя. Годфруа кивнул в знак согласия.

Четверо мужчин были в пути много недель; они носили лохмотья и ржавые доспехи, у них не было хорошей пищи, и они питались испорченной едой из домов, кресс-салатом и верхушками рогоза из канав, червями, жуками, желудями и даже гнилой кошкой. Все они съели столько травы, что моча у них стала зеленой. Здешняя болезнь была безжалостной; она унесла жизни стольких фермеров, что даже в этой плодородной долине не было хлеба. Не хватало ни рабочих рук, чтобы махать косами, ни женщин, чтобы собирать колосья для обмолота, ни мельников, чтобы молоть, ни пекарей, чтобы топить печи. Болезнь, которую они называли Великой Смертью, таинственно, но верно передавалась от одного к другому с такой же легкостью, с какой мужчины пожимают друг другу руки, или ребенок зовет друга по имени, или две женщины обмениваются взглядами. Теперь никто не смотрел на соседей и не заговаривал с ними. На эту часть Нормандии болезнь обрушилась с такой силой, что мертвых невозможно было похоронить; они громоздились вне домов в грязных длинных рубашках, воняя под августовским солнцем, а вокруг них роились мухи. Они лежали на заросших сорняками полях ржи и овса, куда бежали в бреду. Они жалобно лежали в тени городской церкви, куда забрались в надежде, что этот последний жест сократит их пребывание в чистилище, припавшие, как приклеенные птицы, к известняку, где они пытались остудить свои горящие в лихорадке головы. Некоторые осквернили дома, потому что они были последними, и некому было вынести их наружу. Те, у кого были средства, бежали, но много раз болезнь преследовала их даже в холмах, болотах и усадьбах и убивала там.

Солдаты развели костер в сарае рядом с небольшим ручьем и безмолвным домом. Дрова были сырыми и неприятно дымились, наполняя копотью неуютный сарай, но вскоре они уже разделывали мясо с ослиных ляжек, протыкали его палочками и ели почти сырым, потому что не могли дождаться, когда огонь сделает свое дело; они облизывали окровавленные пальцы и кивали друг другу, потому что их рты были слишком полны, чтобы сказать, насколько это было хорошо.