Между двух огней

Из ворот нашего дома высунулась мадам Клоди. Со второго этажа дома напротив, в окно, с интересом посматривала какая-то толстуха. Официант кафе задумчиво курил прислонившись к стене. И еще какие-то зрители делали вид что им совершенно не интересно увидеть все в подробностях. Гастон Ожье решил сохранить лицо.

— Молись, русский, я сам с тобой разберусь! — и двинулся ко мне. Остальные вроде как не вмешиваются. Что и требовалось.

Я снял пиджак, и принял позу тореадора перед быком. Помахивая пиджаком как мулетой. Если он и растерялся, то не показал виду. Резко шагнул ко мне, и жестко ударил ножом в шею. Удар у него поставлен. Он не тыкал ножиком, а бил быстро и сильно. Этот удар режет сонную артерию, и человек умирает минуты за три-четыре от потери крови. Но это не имело значения. Потому что в момент удара я слегка сместился и оказался справа от ударной руки с ножом. А дальше, несколько театрально, в стиле маэстро Джеки Чана, обмотал эту руку пиджаком, и сильно дернул за рукава. Подставил ногу. Он, ясно дело, рухнул. А я упал коленом на его живот сверху. Встал, отряхнул и надел пиджак. Отряхнул шляпу. Посмотрел на остальных бандитов.

— Ну чего стоим? Взяли парня, и тащим за мной.

Они как-то замялись, но я рыкнул уже совсем озверело:

— Шевелитесь!

Они подхватили Гастона и уставились на меня.

— В кафе!

Зайдя в кафе, показал парням на столик у окна. Подхватил главаря и усадил у стойки.

— Август, напитки господам за мой счет. И два двойных Рикара. Лед не клади.

Взял свой стакан, и махнул одним глотком. Посмотрел на бандита и сказал:

— Пей так же. Отпустит.

Тот кивнул, и махнул перно. Закашлялся. Я достал сигареты и закурил. Официант сходил к столику парней и принес им бутылку кальвадоса. Все ясно. Бывшие крестьяне. А вот главарь — вовсе нет. Я посмотрел на сидящего рядом парня повнимательнее. Живое и чистое лицо, умный взгляд. Лет двадцать пять.

— Меня зовут Айвен. И я на самом деле русский.

— Да знаю я. Я — Гастон, смотрю здесь за порядком. Ловко ты меня.

Парижские апаши — это типа нашей братвы девяностых. Романтизированные уголовники, что тянутся к прекрасному вообще, и красивой жизни в частности. В начале века они были чуть ли не культурным феноменом. Будучи, по сути, простыми гопниками, они не стеснялись бывать в гламурных местах, где много общались с богемой и скучающими рантье. В результате они первые создали образ романтичного уголовника, бандитствующего не по дебильности, а потому что это общество ужасно, и не способно оценить мятущуюся душу. Потом случилась война, и многие из тех, кто был апашем изначально — погибли. Многие стали буржуа. Да и полиция не бездельничала.

Но сама традиция крепко укоренилась. От моды на воротники рубашек поверх пиджака, и кепок восьмиклинок. До правила иметь на каждый квартал или район кого-то типо смотрящего.

Я махнул гарсону повторить. Перно — очень крепкая штука. Даже легкий анастетик. Самое оно.

— Понимаешь, Гастон, это была моя девушка. Я не мог уйти.

— Что, тут цыпочек мало?

— Мне чужого не надо. А свое не отдам.

— А у тебя здесь еще что-нибудь есть?

Мы оба засмеялись.

— Август! — позвал я официанта — я ухожу, все что выпьют господа — за мой счет.

Сунул ему десять франков. Протянул руку Гастону. То пожал её. Проворчал:

— Лучше бы мне отдал, нечего им пить в разгар работы.

Я похлопал его по плечу и пошел к выходу.

— Русский! — я обернулся — ты обращайся, если что.

— Меня зовут Айвен. Обязательно обращусь. Пока господа.

Мадам Клоди зашлась от восторга.

— Мсье Колтцофф! Это было великолепно! Давно пора было уже разобраться с этими хулиганами. Где вы научились так драться?

— Я из России, мадам Клоди. У нас, выходя из дома, нужно победить медведя, что слоняется возле входа. Иначе никуда не пойдешь. Ни в театр, ни в лавку. Так и научился.

— Вы, Айвен, все шутите. А я договорилась со стекольщиком. Он вставит вам окно. Всего за сорок франков.

Боже мой! А жизнь-то налаживается! Эдак еще пару морд набью и печку получу! Однако нужно деньги перепрятать. А то будет вставлять, гадом буду — найдет.

— Мадам Клоди! У меня нет слов. Я теперь, благодаря вам, буду жить, а не существовать. Я сейчас принесу деньги.

Кафе де ля Пост, где я пою по выходным, место более пафосное, чем Тетушка Катрин. Некоторое время я здесь выступал, бродя между столиками. Потом стал на разогреве у небольшого оркестра, что развлекал публику по ночам. А потом ударил кризис. И по выходным оркестр играет в другом месте. Так я оказался хэдлайнером. Небольшая эстрада, с микрофоном и парой допотопных колонок, позволяют мне больше играть чем петь. Я этим охотно пользуюсь, и жгу не по-детски. Основной контингент американские туристы. Им нравится. Тем более что я помню много кантри песенок. По нынешним временам совершенно неприличных.