Между двух огней

Ханна Ломбард сбросила за этот день уже шестой комплект стерильной одежды, умылась и вышла из отделения в вестибюль седьмого этажа, с наслаждением вдыхая свежий, прохладный воздух. Светлый зал ожидания не был пуст: в креслах сидели несколько человек. Все они разом обратили на Ханну тревожные, выжидающие взгляды. Она заставила себя проигнорировать их. Общение с родственниками взяли на себя Брюс Рэйт и Нэнси Эванс. А у доктора Ханны Ломбард и доктора Идена Хартфилда сегодня другая задача – оперировать. Они больше ни о чем не имеют права думать. Пока.

– Как Юбэнкс перенес иссечение? – спросил Хартфилд.

Со дня аварии прошло уже больше недели. В понедельники Ханна по графику не оперировала, но при таких обстоятельствах, когда она не отходила от своих пациентов ни днем, ни ночью, и речи не было о том, чтобы перепоручать тончайшую операцию кому-либо еще. Точно так же вел себя всю неделю и Иден. Он выглядел осунувшимся и усталым. Наверное, я на вид еще хуже, подумала Ханна. Они встретились случайно в маленькой комнате отдыха возле ординаторской. Войдя, Ханна рухнула в кресло. Ноги не слушались ее.

– Надеюсь, нормально, – одними губами молвила она.

– А я сегодня занимался с Шоном, – негромко сказал Хартфилд. – Тоже закончилось благополучно. Да, за эти десять дней мы неплохо попрактиковались в лечении тяжелых ожогов. Тут тебе и консервативные методы, и хирургические, и физиотерапевтические. Брюс должен быть доволен.

– Ты видел сегодняшнюю газету?

– Нет, а что? – поднял брови Хартфилд.

– Тот журналист снова выступил со статьей. Авария стала поводом продолжить материал. Поет дифирамбы нашему центру.

– А у тебя есть этот номер.

– Увы, нет, мне в ординаторской показали.

– Ничего, я получаю газету на дом. Вечером прочитаю.

– Если не заснешь раньше!

Иден рассмеялся. Неожиданно в дверь постучали.

– Кто это? – встрепенулась Ханна. – Опять вызывают?

– Не должно быть. Надеюсь, это моя пицца.

– Пицца?

– А что? Только на ней и живу вот уже неделю. Дома пусто… почти пусто; каждый раз открываю холодильник и понимаю, что там кое-что еще есть. Не решаюсь только посмотреть внимательнее, больно уж скверный от него запах.

Ханна чуть не прыснула со смеху. Хартфилд расплатился.

Почему мне не пришло в голову заказать обед на работу, подумала Ханна, тщетно пытаясь отвлечься от дразнящего пряного запаха. Ей давно хотелось есть, но только не в душной, шумной столовой. Она специально пришла сюда, в эту комнатушку, чтобы отдохнуть от людей. И застала здесь Хартфилда. Скорее всего, он тоже пришел сюда ради этого.

Ханна машинально следила за Иденом: вот он поставил коробку на стол, полез в шкаф за тарелкой, салфетками…

Хартфилд заметил взгляд девушки, взял вторую тарелку, отрезал один огромный кусок, потом второй. Ханна так устала, что не сразу сообразила, что он собирается ее угощать.

– Нет, Иден, не стоит, что ты… – слабо возражала она, а Хартфилд с иронией поглядывал то на нее, то на румяную, ароматную пиццу.

– Ты хочешь, чтобы тебя полдня откачивали нашатырем и холодной водой? – наконец сказал он с притворной строгостью.

– Нет, но…

– Тогда ешь!

Оба сидели и молча уплетали пиццу. Наедине они не встречались уже восемь дней, с тех пор как довольно натянуто расстались после его встречи с Джиной.

Несколько раз за это время Ханна ловила себя на том, что думает, чем бы обернулся этот несостоявшийся выезд на природу. Но всякий раз что-нибудь, в зависимости от обстоятельств, отвлекало ее: то брал свое сон, то лифт приезжал на нужный этаж, то входила медсестра и вызывала к больному… Наверное, это было к лучшему. Не стоит сосредоточиваться на пустых предположениях. Тем более что Хартфилд не возвращался к этому, да и ей не мешало бы поскорее все забыть.

Они работали бок о бок, виделись ежедневно, ежечасно, с того дня как авиакатастрофа перевернула размеренную жизнь клиники. Общения им было вполне достаточно. Оказалось, у них одинаковый подход к медицине, много общих идей, несмотря на то что опыта они набирались в разных концах земного шара, он – в Америка, она – в Европе. У операционного стола они понимали друг друга с полуслова.

Хартфилд отрезал себе второй кусок пиццы, а Ханна вдруг вспомнила слова Джины, которые прозвучали как приговор: Иден Хартфилд навеки обручен со своей работой, личная жизнь для него не существует.

Очень может быть, размышляла она, возможно, это относится и ко мне, у меня личной жизни просто нет, всякие патрики не в счет. У меня есть только работа…

А что касается нашей с Иденом попытки сблизиться… С неизбежностью она вспомнила сладость того единственного поцелуя, вспомнила пьянящее предвкушение совместной поездки… Слава Богу, все это кончилось без последствий, не успев начаться. Я рада, твердо сказала себе Ханна. Теперь мы просто коллеги и единомышленники, нам ничто не мешает в работе… И чтобы утвердиться в этой мысли, она непринужденно окликнула Хартфилда:

– Дай мне, пожалуйста, вон тот журнал. Хочу десять минут повитать в стихии голливудских скандалов.