Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век

После истории с раскольничьими беспорядками положение Софьи несколько укрепилось, но сила все равно оставалась у Хованского. Настало двоевластие, а вернее, безвластие, поскольку «надворная пехота» продолжала вести себя в столице своевольно. В любой момент можно было ожидать нового бунта.

19 августа прошел слух, что какие-то стрельцы-злоумышленники собираются напасть на царское семейство, когда оно пойдет с крестным ходом к Донскому монастырю. Не очень понятно, с какой целью мог быть составлен подобный заговор, но времена были нервные, и Софья вывезла двор в загородный дворец Коломенское. Очень возможно, что тревожный слух был ею же и распущен в качестве первого шага в борьбе за власть.

Отъезд государей из Москвы для стрельцов был грозен. Это означало, что царская фамилия больше не является заложницей столичного гарнизона. Софья могла от имени Ивана и Петра объявить созыв дворянского ополчения, и тогда против «надворной пехоты» поднялась бы вся Россия, а Москва оказалась бы в блокаде.

Через несколько дней к правительнице явились представители от полков, просили вернуться. Софья действовала умно, не торопилась. Сказала, что двор просто переехал за город, как это случалось и прежде.

Еще неделю спустя она велела Хованскому прислать для охраны государей Стремянной полк, выполнявший роль царской лейб-гвардии. Князю очень не хотелось этого делать. Он потянул время, но в конце концов выполнил распоряжение – не было оснований отказать. Так у правительницы появились собственные вооруженные силы.

Вскоре после этого двор перебрался подальше от Москвы, в село Воздвиженское, находившееся на паломническом тракте в Троицкий монастырь.

На 18 сентября было назначено торжественное событие – проводы Семена Самойловича, сына украинского гетмана. Повод не имел значения, главное, что на церемонии должны были присутствовать все государственные мужи и придворные чины.

Поехал и князь Хованский, не подозревая западни. Специальный отряд перехватил хозяина Москвы по пути в Воздвиженское. Взяли и княжьего сына Андрея, который мог бы привести из города стрельцов спасать отца.

Расправа над ними была непристойно быстрой. Судьи уселись прямо во дворе, на скамьях. Хованским «сказали сказку» об их винах (таковых было более чем достаточно), оправданий слушать не стали. Поскольку палача в селе взять было негде, простой стрелец саблей срубил головы отцу и сыну. Когда приходило время действовать, Софья не миндальничала и не колебалась.

У Тараруя был еще один сын, тоже Иван. Он поднял московских стрельцов по тревоге, но на Воздвиженское они не пошли, а только заняли оборону.

Поскольку это был явный мятеж, у Софьи появился предлог объявить мобилизацию дворян. Из окрестных уездов начало стягиваться ополчение.

Стрельцы, оставшиеся без вождя, быстро утратили волю к сопротивлению. Они послали челобитную к патриарху, чтоб он заступился за них перед царевной.

К царевне прибыли делегаты, по 20 человек от полка. Теперь Софья разговаривала с ними не так, как раньше, а грозно и требовательно. Велела выдать младшего Хованского – безропотно выдали.

Но правительница возвращаться в столицу не торопилась. Она просидела в Троицком монастыре, под охраной дворянского войска, еще целый месяц. Томимые страхом стрельцы делались все уступчивей. В конце концов они написали повинную за майский мятеж и безропотно приняли приказ об уничтожении памятного столпа на Красной площади.

6 ноября двор вернулся в Кремль. Выждав некоторое время, собрали активных участников восстания в четыре полка и выслали на дальние рубежи. Из-за этого начались было волнения, но новый начальник Стрелецкого приказа Федор Шакловитый, человек такого же крутого нрава, как Софья, велел пятерых зачинщиков казнить, и остальные утихли.

Только теперь, после более чем полугодового хаоса, в стране начал восстанавливаться относительный порядок.

Правительница и оберегатель

Пора подробнее рассказать об удивительной женщине, которая смогла подняться на высшую ступеньку власти в патриархальном, мизогинистическом московском обществе и почти семь лет удерживала анахроничную государственную систему от окончательного развала.

Софья Алексеевна не была оценена по достоинству ни современниками, ни историками. В опасных ситуациях она вела себя так, что ее, используя выражение Бисмарка, назвавшего французскую императрицу Евгению «единственным мужчиной Парижа», следовало бы в 1682 и потом в 1689 году назвать «единственным мужчиной Москвы».

Не нужно думать, что царственное происхождение было серьезной подмогой для ее взлета. Царские дочери в России XVII века были совершенно бесполезными и никчемными созданиями. Их нельзя было даже выдать замуж: иностранные принцы не берут, а за своих подданных – зазорно. Софья родилась четвертой из девяти дочерей Алексея Михайловича и, как остальные царевны, была обречена провести жизнь на женской половине дворца, среди приживалок, шутов, карлиц и «божьих людей», никогда не иметь какой-либо личной жизни и в конце концов окончить свои дни монахиней.