Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках

Л.Х. Да, ученым-исследователем.

П.У. Не очень корректный вопрос, потому что чистых форм нет ни там, ни там. И академические работники очень разные, и вузы разные. Одно дело, кафедра истории Средних веков МГУ во главе с Сергеем Павловичем Карповым. Другое дело… Нет, не буду перечислять кафедры, чтобы не обвинили в снобизме.

Л.Х. А для вас, в вашем случае? Вы ученый – исследователь, вы лидер корпорации…

П.У. Я не лидер корпорации…

Л.Х. «Эпитафию» вашу я озвучила…

П.У. Я преподаю, мне нравится преподавать, но я плохой преподаватель.

Л.Х. Что это значит?

П.У. Ролан Мунье был хорошим преподавателем, он был, судя по всему, тяжелым человеком, но хорошим преподавателем. И он говорил: «Преподавателя вовсе не должны любить, задача преподавателя – научить, а вовсе не снискать любовь учеников». По многим причинам у меня не очень идет это дело. Нет достаточной систематичности.

Л.Х. Но студенты вас любят, так?

П.У. Относятся ко мне хорошо. Да, можно сказать, что антипатии я, как правило, не вызываю у них.

Л.Х. А зачем вы занимаетесь преподавательской деятельностью?

П.У. Ну, во-первых, бывает, что просто нельзя отказаться от каких-то предложений; во-вторых, из-за денег. Но главное – это действительно интересно, это полезно каждому историку-исследователю. Но сейчас, к сожалению, одно идет за счет другого.

Л.Х. Являясь преподавателем, вы вольно или невольно выходите на проблему генерализаций в истории?

П.У. Конечно. Попробуй здесь не выйди.

Л.Х. И как вы для себя решаете эту проблему?

П.У. Как-то решаю.

Л.Х. Та история, которая занималась большими обобщениями, она безвозвратно ушла в прошлое?

П.У. Да нет, никуда она не денется. Но хорошо бы, чтобы она все-таки сопровождалась точностью, скрупулезностью.

Л.Х. Но ведь эта точность и скрупулезность несколько иного рода, чем та, которая…

П.У. Я обещал не приводить примеров и не буду приводить примеров из «ближних» коллег, а из «дальних» коллег – запросто. Работы Бориса Николаевича Миронова, вероятно, очень уязвимы для критики, и много коллег относится к нему с сомнением.

Л.Х. Это по отечественной истории?

П.У. Да-да. Про социальную историю Российской империи225. Но это пример действительно очень большого нарратива. Человек прочитал тысячи книг, проработал источники и написал историю России XVIII – начала XX века Большую Историю, насыщенную определенной концепцией, точнее – задачей «нормализации» истории России. То есть Россия – это нормальное государство, которое развивалось со своими особенностями, ее история не была чем-то совсем уникальным, ее путь вполне сопоставим по ряду параметров с путем большинства западных стран. Вообще-то людей, которые высказываются по этому поводу в том или ином смысле, – пруд пруди. Но ученых, которые многое посчитали, построили графики, просмотрели тысячи книг, в том числе и не по истории своей страны, – таких немного. Наверняка Миронов где-то ошибся, что-то не учел, наверняка оппоненты, оспаривающие выводы, во многом будут правы, но у него честная работа. Есть о чем спорить. И поэтому очень интересно вообще проследить, как к нему коллеги относятся, как к нему на Западе относятся и у нас. Это пример того, что Большая История никуда не ушла, она существует.

Л.Х. А проект глобальной истории сегодня возможен?

П.У. Поясните, что вы называете «глобальной историей»?

Л.Х. Global – всеобщий, можно еще так – история земного шара, т.е. история человечества с древнейших времен до наших дней (для этого есть другой термин – «всемирная история»), но здесь речь идет об истории человечества в контексте той природно-географической среды, которая его окружает. Можно ли взглянуть на эту историю с того момента, когда человек стал осознавать себя человеком, до дня сегодняшнего с самой высокой, возможной, доступной для человеческого зрения высоты?

П.У. Можно.

Л.Х. Нужно?