Между Явью и Навью (СИ)

Но до Оперы еще почти два дня, а ему, как блестящему следователю, надежде и опоре, можно сказать, столичного сыска, пора на новое дело, на новое место преступления - наверняка снова скучное и обыденное. По молодости-то оно интересно, конечно, в чужих головах копаться, углядывать связи, причины поступков, искать, отчего человек - хороший или плохой - совершает то или иное непотребство, но чем дальше в лес, тем понятнее становится, что большей частью все это от глупости. Неуемной человеческой глупости, то и дело принимающей то обличье большой жадности, то великой любви. “Бес попутал” - воют бабы в кухнях и виновные на допросах, а порядочный бес за такую дурость и не взялся бы. Так и хочется иногда подойти, перекинуться, когтями черными за подбородок ухватить, взглядом огненным полыхнуть, да прошипеть на ухо:

- Сами это вы, все сами, голубчики. Незачем во всем бесов-то обвинять. Вы, дураки, сами себе худшие враги на свете.

Но Яков Петрович всегда сдерживается, чай не малолетний бесенок пятисот лет от роду. Навеселился уже, теперь одна скука вокруг.

За всю свою следовательскую карьеру в этом облике Гуро едва ли с дюжину действительно интересных, заковыристых дел себе урвал. Впрочем, другие и с одним всю жизнь возятся, да никак одолеть не могут, а Яков поразвлекался вдосталь. Стоило оно того, определенно стоило, ни с чем не сравнится тот момент, когда хитроумие людское даже беса удивляет.

Когда с этим воплощением придется покончить, с новым Яков затягивать точно не будет. Разве что, в Москву переберется. Нужно себя тренировать, усложнять задания.

А пока - задушенная девица, среднего ума следователь и припадочный писарь.

Припадочных Яков не любил - этих всё Светлые оберегали, толпились вокруг - иногда даже видимые людскому глазу, в мороке, конечно, в человечьем виде. Но толпились, словно возле священного столба - непонятно, зачем он нужен, но нужен. И точка.

Работать невозможно рядом с такой толпой - что бесу, что следователю, да и настроение портят своим надменным видом и золочеными глазами. Ни шикнуть, ни прикрикнуть - уставов не нарушают, не в свое дело не лезут. Не любил, в общем, Яков припадочных.

Но этот странный донельзя оказался. Один совсем, да не просто без толпы крылатых сопляков вокруг, а вообще один. Будто в Верхней Канцелярии ему даже самого завалящего Хранителя выдать забыли. Якову от такой халатности даже обидно - он тут старается веками, душу в работу вкладывает - и это очень распространенное заблуждение, что у бесов её нет, а там, наверху, вот так просто забывают про мальчишку, хотя сами испокон веков орут, что каждому человеку - по Хранителю, чтобы чертям неповадно было соваться.

Даже у следователя, который над телом девицы что-то бормочет, и то хоть тихонький, дома оставшийся, да есть Хранитель - чувствуется. Не объяснить как, сродни запаху что-то.

А тут на тебе. Сидит один одинешенек, судебный писарь Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии со смешной фамилией Гоголь. Бардак да и только, хоть бери как щенка за шкирку, да в ближайший храм волоки с вопросом “Да вы тут совсем, что ли, все обленились?”

Никого никуда волочь Яков, конечно, не собирается, но в душу-то мальчонка западает.

Баланс, господа, баланс и порядок - вот что важно.

Впрочем да и ладно бы - про мальчонку Гуро забывает почти сразу, отметает как ненужный фактор, рассматривая распростертое тело задушенной девицы под недовольное бормотание следователя, дескать - ишь ты, связи у девицы, самого начальника пригласили, а дело-то - тьфу! - плевое. Яков давно заметил, что самому ему на жизнь сетовать не обязательно - это за него другие сделают. Ну им и полезно, в сугубо узкоспециальном для Гуро смысле.

- Ограбление это, - выносит вердикт следователь, закончив бубнить.

А вслед за этими словами писарь молодой грохается в обморок прямо на холодный пол, судорожно вцепившись в перо, скребущее по бумаге.

Яков бы в другой раз и внимания не обратил, не обернулся бы даже - Светлые пускай с дурной душой возятся, в чувство приводят или что у них там принято - но что-то тянет, щекочет дерзкой лаской между витых рогов - обернись-обернись-обернись - да и самому немного интересно, как писарь без Хранителя-то справляется?

Хорошо справляется. Так хорошо, что Яков чуть на пол не садится от неожиданности - прямо на пышную голубую юбку покойницы.

В припадке писаря, конечно, колотит знатно, зрелище на любителя, но стоит глубже глянуть, туда, где обычно заплутавшую сбившуюся с привычного пути душу полдюжины золотоглазых возвращают на путь верный, и ясно становится - помощь здесь если кому и нужна, так уж точно не писарю. Тело, может и корчится в судорогах, но так это с непривычки, от неумения - кто бы его молодого такого, да пугливого научил? А в глазах темнота до боли, до сладостной дрожи знакомая разливается, в венах вскипает тьма - манящая своей глубиной и силой. Гуро аж зубами щелкает, не сдержавшись, но тихонько, незаметно. Сколько веков по свету мотался, а такого Видящего - Темного, сильного, да еще и настолько юного не встречал.