Между Явью и Навью

Зорка покосилась на разоружившего ее здоровяка в кольчужной броне. Подбородок его покрывали шрамы, похожие на ожог. Наверное, поэтому он не носил бороды. Карие глаза не упускали ни одного движения изборян.

– Зорка Остромысловна, ты принимаешь сей знак? Согласна ехать в Киев на Лысую Гору, чтобы исполнить пророчество и сразиться с силами тьмы?

Травница помедлила. Она не любила всяческих обещаний, потому как никогда не нарушала данного слова. Но в случившемся чудилась воля богов. Со своею судьбою спорят только глупцы и гордецы.

– Клянусь сделать всё, что в моих силах, чтобы исполнить пророчество.

– А ты, хозяйка людей и земель, покоришься воле великого князя киевского Мстислава Владимировича? – напирая на каждое слово, спросил монах.

– Разумеется. – Сочный рот Добромилы растянула улыбка. – Волю великого князя приму как свою.

Стража, следуя господскому указанию, покинула хоромину. Княжна вышла последней, помедлив на пороге и бросив на оставшихся пристальный взгляд.

– Ты ей веришь? – тихо спросил жрец.

– Нет, – ответил гридень. – Такая не отступит и будет мстить. Жихан, возьми троих воев на свое усмотрение и моего заводного коня. Выезжайте сейчас же. Вы должны быть в Киеве за три дня до Солнцеворота, не позже. За избранную отвечаешь головой.

– Все сделаю, как должно.

Что было дальше, Зорка запомнила плохо. Собирались в спешке. Кто выводил из стойла коней, кто тащил оставшуюся с обеда снедь, кто вязал к седлам тюки. Жрец в стороне что-то втолковывал Жихану, тот хмурился и кивал. Монах, придерживая травницу под локоток, торопливо перечислял свойства амулета:

– …а коли задрожит, затрясется, знай – впереди опасность. Но не от волшбы, а от злых людей, али от зверя, али мост над рекой подмыло, и он вот-вот упадет…

Зорка старалась слушать, но то и дело теряла мысль. Она родилась и выросла в Изборске, никуда не отлучалась дальше окрестных деревень. А теперь… Заглянуть домой, попрощаться с родными стенами и собрать кой-какую одежу ей не дали. Сказали, там будут ждать. Хорошо, что самые ценные травы лежали в наплечной суме, даже с огромным трудом добытый Нечуй-ветер, управлявший погодой на реке. Плохо, что в избе под половицей остался тайник, а в нем – все накопленное за годы серебро. Теперь ее дом разграбят, а после – сожгут.

Голова шла кругом. Зорка и сама не сообразила, как оказалась в седле. К тому времени опустились сумерки, окрасив двор и людей в одинаковый серо-синий цвет. Гридень хлопнул по крупу коня, под копытами зачавкала слякоть. Неохотно распахнулись ворота детинца. Промелькнули знакомые улицы, дозорная башня, городской вал… Зорка оглянулась, будто не веря, что Изборск и вправду остался позади. Но вот за деревьями скрылся последний огонек. Закончилась ее прежняя жизнь.

* * *

Новая жизнь состояла из долгих утомительных переходов и холодных ночевок в лесу. Зорка впервые так много скакала верхом. С непривычки болели поясница и зад. Но ничего, пообвыклась, и на двенадцатый день даже сумела забраться на коня без оханья и стонов.

Поздним вечером травница и четверо воев остановились на вершине холма, разглядывая раскинувшуюся вдоль озера деревню. Усталые лошади перебирали ногами и нетерпеливо фыркали на седоков.

– Силино, не иначе, – определил Третьяк. Он лучше всех знал здешние места, а потому ехал в голове. – Отсюда и до Смоленска самая глушь. Разве что на заимку наткнемся, если повезет.

Подул ветер, принеся с собой запах жилья. Соломенно-рыжий Искрен покрутил конопатым носом.

– Баньку кто-то затопил, на березовых дровишках.

– Я больше липу уважаю, – заметил Третьяк. – Не коптит и дух радостный. А ты, Карась?

– А мне все едино, лишь бы пар был хороший. И девка опосля. Да, батька?

Вместо ответа Жихан склонился к травнице, вытянувшей из-под рубахи амулет.

– Что скажешь, Лавка?

Травница поморщилась. За дюжину переходов прозвище приклеилось намертво. Придумал его языкатый Искрен, пронюхавший о событиях в тереме князя. Даже могучий сотник, поставленный вести малый отряд, обращался к ней исключительно Лавка или, в редких случаях, Лавка Остромысловна.

– Про девку? Да на кой она мне. Пусть Карась забирает.

Сотник усмехнулся. На подбородке натянулась обожженная кожа, заметней проступили полоски рубцов. Кому-то его улыбка могла показаться жуткой, но только не Зорке.

– Амулет холодный. Значит, нежить неподалеку. – Она погладила пальцем сокола Рюрика, искусно отчеканенного на серебре.

– В самой деревне вроде спокойно. – Карась сощурил вытянутые к вискам глаза. Он родился полукровкой: отец – кривич, мать из печенегов. Степная кровь во многом брала верх: Карась мог сутками не вылезать из седла и был способен за двести саженей заприметить мышь, неосмотрительно вылезшую из норы.

С вершины холма Силино и вправду выглядело мирно. Вороны не кружили, над крышами поднимался серо-коричневый дым из печей. Запоздало прокукарекал петух.

– Мы-то до Смоленска дотянем, чай, не впервой. – Жихан принялся размышлять вслух. – Но у коней заканчивается овес. А держать их семь поприщ на траве… Да и сколько той травы…