Читаем Между меридианами или "Мы не братья! Мы - любовники..." (СИ) полностью

- Вам тоже нельзя! – он указывает на меня пальцем, и я поникаю. – Я не успел вас предупредить, что пациент потерял память, поэтому всем людям, которых парень не помнит, лучше пока не приходить. Даже если это его брат.



Я вздыхаю и киваю, прикусывая губу.



- Езжайте домой, если что-то случится, я обязательно позвоню, - доктор немного улыбается, после чего разворачивается и уходит, оставляя нас в коридоре перед палатой Билла.



Что ж, придётся ждать две недели и надеяться, что за это время Каулитц хоть что-то вспомнит. Иначе это будет настоящее поражение. Поражение всей моей жизни…



19 февраля.


Пицца – давай, давай выше неба




POV Tom





Прошло больше двух недель, когда врач разрешает нам навестить Билла – всё это время с ним проводила наша мама, но её слова о том, что брат идёт на поправку, меня особо не утешали. Мне нужно было его увидеть лично и понять, насколько всё серьёзно, поэтому, как только я узнал, что посещения снова разрешены, я тут же рванул в больницу. Мне хотелось первым зайти к нему в палату и поговорить один на один. Никаких Тимов и Джонов. Никаких Катрин. Никого. Только я и Билл.



Был почти обед, когда я пересёк двери госпиталя и направился в сторону палаты, в которой находится Каулитц. Запах лекарств и люди в белых халатах – я никогда не любил всё это. Это мне напоминает смерть и какое-то сожаление. Каждый раз, когда я прихожу в больницу, я чувствую себя неуютно и как-то тревожно. Меня всё это пугает.



Я останавливаюсь у белоснежной двери с номером 254, немного медлю, чтобы сосредоточиться на том, что я вообще буду говорить Биллу, а потом тихо стучусь и приоткрываю дверь.



Внутри невероятно светло – солнце врывается через окно, а его лучи отражаются от всех возможных поверхностей, за окном безоблачное февральское небо. Запах цитруса и какого-то шоколада охватывает меня, как только я прикрываю за собой дверь.



Билл выглядит лучше. Его ссадины и синяки почти зажили, повязки с головы сняли, лицо стало более живое и не такое бледное, однако его рука всё ещё в гипсе. Но его волосы... Их просто не было. Он их сбрил полностью.



- Привет, - немного удивлённо говорю я, проходя к кровати и осторожно садясь на стул.



Билл пристально наблюдает за мной вплоть до того момента, пока я не присаживаюсь рядом с ним. Я замечаю на тумбочке тарелку с очищенными апельсинами, рядом с которой лежит кожура. Открытая наполовину съеденная шоколадка лежит у парня на животе. Теперь ясно, откуда все эти запахи.



- Привет, - его голос спокойный и уже не такой безумный, как в прошлый раз.



Я облизываю губы, не зная, что сказать. Каулитц, видимо, тоже чувствует неловкость.



- Ты сбрил волосы, - я киваю на его голову, чтобы хоть что-то сказать и избавиться от этой тишины.



- А… Да, - он проводит по макушке здоровой рукой и нелепо улыбается. – Попросил маму. Как-то захотелось от них избавиться. Надоели, понимаешь…



Я пожимаю плечом, мол, да, наверное, понимаю.



- Что, так плохо? – он вскидывает брови.



- Нет, тебе идёт, - я немного улыбаюсь, затем вздыхаю и как-то неловко вожусь на месте, понимая, что снова наступает эта раздражающая тишина. Не могу из-за неё сосредоточиться. Ничего не могу.



- Так, значит, ты мой брат, да? – Билл отламывает кусочек шоколадки и отправляет её в рот, не открывая от меня пристального взгляда, от которого мне становится не по себе.



- Ага. Мы познакомились два года назад…



- Да, я знаю, - прерывает меня Каулитц. – Мама рассказывала. Ужин, наши родители и всё такое, - парень замолкает и пытается прожевать сладкое. – Вообще, как-то всё нелепо.



Я ничего не отвечаю. Так хочется сказать ему, что мы не просто братья, что мы влюблены друг в друга, что встречаемся втайне от остальных, что об этом знает только Джон. Наверное. Но как я должен это ему сказать? Билл не будет воспринимать это как должное, он не кинется мне на шею со слезами на глазах, он, наверное, посмотрит с презрением и отвращением. Нужен другой путь. Раз блондин уже влюбился в меня один раз, я заставлю его сделать это снова.



- Врач говорит, что мне нужно вернуться к прежней жизни, чтобы всё вспомнить, - Билл облизывает губы и слизывает с них шоколад. – Но есть вероятность, что память не вернётся.



Я смотрю на него, ожидая продолжения, и парень говорит:



- А, где я живу? Как-то всё у мамы забываю спросить, - Каулитц прокашливается.



- Ты живёшь с Джоном, - неохотно говорю я, и вижу, как брат кривится, словно ему предлагают съесть лайм. – Но у тебя есть твоя квартира, которую тебе мама подарила, когда ты в универ поступил. Я там иногда ночую, когда хочу отдохнуть от Тима.



- Так ты с Веллером живёшь? – брат вскидывает брови. Я киваю. – Бедняга. Не понимаю, как ты с ним уживаешься, он же такой дотошный.



Я фыркаю и невольно улыбаюсь, переплетая пальцы рук. Если бы Билл помнил всё, он бы начал расспрашивать меня, почему у меня закрытая поза. Чёртов психолог.



Перейти на страницу:

Похожие книги

Руны
Руны

Руны, таинственные символы и загадочные обряды — их изучение входило в задачи окутанной тайнами организации «Наследие предков» (Аненербе). Новая книга историка Андрея Васильченко построена на документах и источниках, недоступных большинству из отечественных читателей. Автор приподнимает завесу тайны над проектами, которые велись в недрах «Наследия предков». В книге приведены уникальные документы, доклады и работы, подготовленные ведущими сотрудниками «Аненербе». Впервые читатели могут познакомиться с разработками в области ритуальной семиотики, которые были сделаны специалистами одной из самых загадочных организаций в истории человечества.

Андрей Вячеславович Васильченко , Бьянка Луна , Дон Нигро , Эдна Уолтерс , Эльза Вернер

Драматургия / История / Эзотерика / Зарубежная драматургия / Образование и наука
Божий мир
Божий мир

В книгу «Божий мир» сибирского писателя Александра Донских вошли повести и рассказы, отражающие перепутья XX века – века сумбурного, яростного, порой страшного, о котором вроде бы так много и нередко красочно, высокохудожественно уже произнесено, но, оказывается, ещё и ещё хочется и нужно говорить. Потому что век тот прошёлся железом войн, ненависти, всевозможных реформ и перестроек по судьбам миллионов людей, и судьба каждого из них – отдельная и уникальная история, схожая и не схожая с миллионами других. В сложнейшие коллизии советской и российской действительности автор не только заглядывает, как в глубокий колодец или пропасть, но пытается понять, куда движется Россия и что ждёт её впереди.В повести «Божий мир» – судьба в полвека простой русской женщины, её родителей, детей и мужа. Пожилая героиня-рассказчица говорит своей молодой слушательнице о вынесенном уроке жизни: «Как бы нас ни мучили и ни казнили, а людей хороших всё одно не убывает на русской земле. Верь, Катенька, в людей, как бы тяжко тебе ни было…»Повесть «Солнце всегда взойдёт» – о детстве, о взрослении, о семье. Повесть «Над вечным покоем» – о становлении личности. Многокрасочная череда событий, происшествий, в которые вольно или невольно втянут герой. Он, отрок, юноша, хочет быть взрослым, самостоятельным, хочет жить по своим правилам. Но жизнь зачастую коварна и немилосердна.

Александр Сергеевич Донских , Гасан Санчинский

Драматургия / Современная русская и зарубежная проза