Между молотом и наковальней

— А чего ждаты? Балочкой мимо пушек бусурманив проскочимо.

— За бабами гоняться — цэ нэ казцкэ дило, — мрачно обронил Найденов.

— Антоныч, яки ж там бабы? Абрэкив тэж жвае! — не унимался Белодед.

— Пэтро дило говорыть!

— Сэгодня воны тэплэньки, а завтра нам кровь пущать будуть!

— Антоныч, надо рубать пока нэ поздно! — загомонили казаки.

Найденов насупился и, поиграв желваками на скулах, вдруг объявил:

— Шабаш, хлопцы! Вэртаемся до сэбэ!

— Як же так, Антоныч?! — оторопел Белодед.

— А ось так! У тебэ, Пэтро, шо, глаз нэмае? Подывысь, шо проклятый бусурман с людыною творыть!

— Так воны же сами напросылысь?!

— Я сказав — вэртаемся! — отрезал Найденов и рванул поводья.

Жеребец покосился на хозяина и, обиженно всхрапнув, с места взял в карьер. Вслед за есаулом, гикая и подхлестывая лошадей, поскакали остальные. Паника, возникшая было на берегу, после того как казаки скрылись за пригорком, улеглась, и погрузка махаджиров на фрегаты и фелюги продолжилась. К этому времени свободных мест на палубе не осталось, и последних беженцев аскеры, словно скот, загоняли в грузовые отсеки. Кромешная тьма слепила глаза, а зловоние, казалось, навсегда въевшееся в доски, выворачивало наизнанку желудки несчастных.

Князь Геч с семьей с трудом втиснулся в крохотную темную каюту на баке. За эту милость ему пришлось расстаться с частью фамильного золота и серебра. По соседству расположился Барак, семерых его пленников, ставших добычей капитана Сулеймана, поместили в отдельный отсек грузового трюма. Потом, на четвертые сутки, те, кому достались места на верхней палубе, завидовали им. Палящее солнце превращало ее в раскаленную сковороду, и к мукам душевным добавились страдания физические.

Все эти испытания ждали несчастных горцев впереди. А пока перегруженные суда, поймав в паруса попутный ветер, взяли курс в открытое море. Гедлач Авидзба, Кайногу Гумба, Шмаф Квадзба, Джамал Бутба и другие воины прихлынули к правому борту. Аскеры что-то зло кричали, но они словно прикипели к нему. Там, на берегу, ржали и метались лошади. Надежные в бою, они до конца остались верны своим хозяевам, бросались в море и плыли вслед за ними. Суровые воины, кусая губы в кровь, не могли сдержать слез. Их сердца терзала невыносимая боль и тоска.

Кайногу Гумба побелевшими от напряжения пальцами вцепился в борт и уже ничего другого не видел, кроме своего Алмаза. Его задранная кверху голова мелькала среди волн. Вслед за ним, выстроившись косяком, плыл еще десяток лошадей. Ржание любимца сотрясло судорогой тело Кайногу, и неподвластная воле сила подняла его над палубой и опрокинула в море. Через мгновение еще несколько фонтанов взметнулось за кормой фрегата. Толпа махаджиров пришла в движение, и аскеры угрожающе забряцали оружием. Но они не обращали на это внимания, их взгляды были прикованы к тем, кто был в море и выбрал другую, чем у них, судьбу.

— Храни вас Всевышний! Храни… и… — слившись в один, повторяли сотни голосов.

Давно уже в голубом мареве растаяли снежная шапка на горе Чумкузба и колючий ежик из могучих сосен на прибрежных высотах. Но никто так и не отошел от борта.

Несчастные горцы будто окаменели. Их взгляды были прикованы к зеленой полоске, напоминавшей об Абхазии, а с дрожащих губ срывался не то стон, не то молитва:

— Мы вернемся! Мы вернемся…

— …Вернемся. Вер-нем-ся… — печально плыло над морской волной, а порывы южного ветра подхватывали эти слова и несли к пустынным берегам Абхазии.

Спустя сто с лишним лет, в 1993 году, трагедия махаджирства могла повториться вновь. Закончилась зима, к середине марта снег сошел с предгорий, дороги быстро подсохли, и едва зазеленела листва, как бои между абхазскими и грузинскими войсками на Гумистинском фронте вспыхнули с новой силой. В Тбилиси и Гудауте даже те, кто был далек от военной стратегии и тактики, хорошо понимали, что путь к будущей победе для одних и к новому махаджирству для других зависел от исхода операции за Сухум.

В те дни не только столица Абхазии, но и ее безмолвные стражи, господствующие над городом высоты Ахбюк, Гвадра, Цугуровка и Апианда, находились в руках оккупантов. Их вершины опоясывали густые полосы заграждений из колючей проволоки и минные поля, за которыми в глубоких капонирах прятались хищно нацелившиеся стволами в небо минометные и артиллерийские батареи. Подступы к ним, подобно глубоким шрамам, уродовали вырытые в полный профиль окопы, а на направлениях главных ударов земля бугрилась нарывами мощных дзотов и дотов.

Но и этого оккупантам казалось мало, из Грузии в Сухум срочно перебрасывали дополнительную авиацию, бронетехнику и боеприпасы. На побережье в срочном порядке сооружались дополнительные артиллерийские позиции, в море круглые сутки шныряли сторожевые катера. В воздухе витал запах большой крови, а в душах заклятых врагов нарастало ощущение близкой развязки. Грузинская армия готовилась к отражению наступления абхазских ополченцев и отрядов добровольцев, слухи о нем еще в начале июня начали будоражить армейский и штаб головорезов из «Мхедриони».