Между молотом и наковальней

Дзаган выскочил вперед и, преданно заглядывая ему в глаза, принялся переводить:

— Капитан Сулейман объявляет вам о величайшей милости посланника Аллаха на земле и повелителя половины мира великого султана Абдул-Азиза. С этого часа вы становитесь его счастливыми подданными.

— Э… Передай ему, — и, справившись с нанесенной обидой, Геч выдавил из себя: — Мы благодарны великому султану и…

Сулейман, не дослушав до конца, заявил:

— У нас мало времени! На подходе отряд гяуров.

— Наши воины их задержат, — дружно заверили князья.

— Хорошо! — согласился Сулейман и развернулся к шлюпке.

Барак замялся и внезапно осипшим голосом спросил:

— Господин капитан, мы можем рассчитывать на ваше гостеприимство?

На лице Сулеймана появилась недовольная гримаса, и он холодно обронил:

— У меня нет свободных кают.

— Как?! — в один голос воскликнули князья.

С лица Геча схлынула кровь. Под его бешеным взглядом Дзаган съежился и пролепетал:

— Надо… отблагодарить.

— Что-о?! — больше у князя не нашлось слов.

— Э-э… заплатить.

— И сколько этот пес хочет? — процедил Геч.

Дзаган изменился в лице, но Сулейман, похоже, не понял. Нервно сглотнув, Исмаил склонился к его уху и зачастил на турецком. Князья не находили себе места, их руки яростно теребили рукояти кинжалов. Капитан, не дослушав Дзагана, коротко что-то сказал, тот, пряча глаза, перевел:

— Шесть.

— Шесть?! — прорычал Геч.

— Серебром, за каждого, — промямлил Дзаган.

У Геча больше не нашлось слов, а Барак поигрывая желваками на скулах, с презрением бросил:

— У меня семь пленных, он может взять их себе.

Дзаган снова склонился к уху Сулеймана и перевел. Он снисходительно кивнул головой и поднялся в шлюпку. Аскеры столкнули ее в море, гребцы дружно налегли на весла, и еще не успела она отплыть от берега, как хозяева фелюг, торговцы и аскеры, подобно стервятникам, накинулись на нехитрый скарб махаджиров. Взамен за место в каюте и пищу из судового котла за бесценок отдавалось то, что в каждой семье держали на черный день.

В эти последние минуты на родной земле, они, эти дети суровых гор, более полагавшиеся на верность слову и твердость булата, оказались бессильны перед коварством и властью злата. Шел жестокий и унизительный торг за место на судне, за будущий глоток воды и саму жизнь. Закаленные в боях воины с окаменевшими лицами смотрели в небо и не замечали, как чужие, жадные руки рылись в сундуках, выискивая золото и серебро. Жены, дочери с глухими рыданиями срывали с себя и швыряли под ноги алчным торговцам кольца и браслеты. Между берегом и судами челноками сновали навьюченные узлами турки. На палубах росли горы из сундуков, ковров и прочего скарба горцев.

Другие, и таких было немало, расседлав своих любимцев, не раз спасавших жизнь в бою, прощались с ними, как с близкими друзьями. Безмолвными обелисками они высились над рыдающим и стенающим от горя людским морем. Затем всадники и кони, прильнув друг к другу, печальными вереницами уходили к лесу, и спустя время оттуда доносились звуки выстрелов. Звучали они и на берегу — это седовласые старики расставались со своим оружием. С каким— то немым отчаянием старые воины стреляли из пистолетов и ружей в воздух, а потом бросали в море.

Выстрелы, проклятия и мольба горцев слились в один рвущий душу невыносимый стон. Казалось, что вместе с ними рыдает сама Абхазия. И когда началась посадка, тут и там у трапов и шлюпок начали вспыхивать стычки. Несчастные всеми правдами и неправдами пытались пронести на борт то последнее, что удалось уберечь от алчных торговцев. Аскеры безжалостно вырывали из рук узлы и швыряли в воду, строптивых подгоняли в спину прикладами ружей. Капитан Сулейман спешил покинуть берег, опасаясь скорого появления русского отряда. О нем напоминало облако пыли на западном склоне предгорий, оно на глазах разрасталось до грозовой тучи.

Она стремительно наползала на берег. В подзорную трубу были уже видны несущиеся в лихом галопе всадники. Это эскадрон казаков есаула Найденова разворачивался в атаку. Капитан Сулейман не стал медлить и дал команду артиллеристам открыть огонь. Правый борт фрегата оскалился багрово-алым цветом распахнувшихся портов, и мощный залп сотряс корабль. Прошло несколько мгновений, и склон горы, по которому, распластавшись в лаве, скакали казаки, усеяли черные «тюльпаны». Осколки и камни брызнули под копытами передовой цепи эскадрона.

— Стой, хлопцы! — зычно крикнул Найденов.

Казаки остановились в четырехстах саженях от берега и, нетерпеливо поигрывая шашками, ждали новой команды. Но Найденов медлил и хмуро наблюдал за тем, что творилось у шлюпок и фелюг. Появление эскадрона еще больше усилило суматоху. Брань, плач и пальба слились в одну ужасающую какофонию звуков. Несколько десятков махаджиров, прорвав цепь аскеров, бросились искать спасения в ближайшем перелеске. Те, пальнув им вслед, не решились преследовать и начали спешно грузиться в шлюпки.

Хорунжий Белодед, с трудом удерживая рвущегося с поводьев горячего кабардинца, предложил Найденову:

— Антоныч, пишлы на перехват, пока воны як зайцы по кущам не поховалысь.

— Пидожды, Пэтро!