Между нами горы

Нижнее белье, которое мне подарила Рейчел, было жгуче-зеленым. В принципе ему полагалось быть обтягивающим, в таких трусах не зазорно было бы сесть на велосипед, но на моих отощавших чреслах они висели совершенно неподобающим образом.

– Я всегда смеялся над бельем, которое выбирала Рейчел. Мне хотелось «Викториа’з Сикрет», что-то с воображением, а она предпочитала «Джоки» – функциональность в ущерб форме. Однажды я в шутку преподнес ей на день рождения ужасные трусы в бабушкином стиле: на пару размеров больше, едва ли не до подмышек, совершенно вопиющий предмет. А она в отместку стала их носить, да еще купила мне вот это.

Эшли приподняла брови.

– К этому прилагаются батарейки?

До чего здорово было смеяться!

– К этому подарку Рейчел приложила открытку, адресованную лягушонку Кермиту.

– Вот кому это бельишко точно не подошло бы!

– Ну а я его иногда надеваю…

– Зачем?

– Чтобы вспомнить…

– Что вспомнить? – спросила она, все еще смеясь.

– В частности, свою склонность воспринимать самого себя излишне серьезно. А еще про то, что смех – лучший лекарь.

– В таком случае мне тоже было бы полезно носить такое. – Она прикусила верхнюю губу. – А вам бы неплохо обзавестись футболкой с надписью «Скажи нет крэку».

Когда она устала стоять, я уложил ее на спальный мешок, налил чаю.

– Пейте!

Она сделала несколько глотков. Я приподнял ее сломанную ногу в надежде уменьшить опухоль. Нам был необходим лед.

Еще нужно было зайти в другие постройки, отыскать съестное, карту, все, что угодно. Но я еле держался на ногах от усталости, снаружи уже стемнело, в окно стучал снег. От тепла меня разморило. Я натянул высохшую одежду. Наконец-то согрелся, обсох, наелся.

Я расстелил свой спальный мешок на бетонном полу, погладил храпящего Наполеона и растянулся.

Я уже засыпал, когда вдруг вспомнил, что во время танца, при прикосновении тела Эшли, согретый ощущением близости женщины, я ни разу не вспомнил жену.

Я встал и вышел босиком за дверь, на снег. Там меня вырвало. После этого я еще долго не мог прийти в себя.

Глава 31

Лягушонок Кермит отдыхает… Эшли говорит, что к моим трусам должны прилагаться батарейки. Я здорово похудел, теперь они мне великоваты и болтаются как-то непристойно. Они и раньше мне льстили, а теперь и подавно.

Через три месяца тебя стал тревожить твой животик. Я замечал, как ты изучаешь себя в зеркале, как косишься на себя, будто бы не уверена, как тебе следует относиться к происходящему. Носить мешковатую одежду тебе еще не хотелось, а обтягивающую уже не годилось. Ты застряла на полпути. Еще не по-настоящему беременная, но уже не сказать, что не беременная. У тебя под пупком как будто помещался мячик. Как раз вышел фильм «Изгой»[21]с Томом Хэнксом, и мы прозвали нашего ребенка Уилсоном[22].

Потом он стал проявлять активность, поворачиваться у тебя внутри. Ты стала теребить меня. Я перезванивал тебе из операционной, с висящей на одном ухе синей маской.

«Я вас слушаю…»

«Уилсону хочется с тобой поговорить».

«Соедини нас».

Ты прижимала трубку к животу, и я беседовал с нашим сыном – или дочерью – о том, кем он/она станет. Потом ты говорила: «Опять брыкается! Кажется, у нас будет футболист. Или: «Все тихо, уснул, наверное».

Однажды в пятницу – ты была на четвертом месяце – я вернулся домой позже обычного. Тебе ужас как захотелось жареного окуня-люциана, и я заказал столик в «Ферст Стрит Гриль». Я нашел тебя в душе, ты смывала с волос шампунь и не увидела меня. Я привалился к дверному косяку и стал развязывать галстук, любуясь тобой – мокрой, беременной, ослепительной… моей.