Между нами только ночь

Елена не желала распространяться на эту тему. Она благодарила Бога, что у нее такая прекрасная дочь. Больше того, она не понимала, как ей удалось заполучить в дочери настолько прелестную девушку. Ну просто что-то неземное. В жизни никто не видел подобной грациозности, легкости, такого отточенного мастерства. Интереснейшие мужчины Англии добивались ее внимания. А она выбрала русского танцора Митю Чиндяйкина – жгучий брюнет, младше ее на семь лет, сейчас он танцует с молодыми балеринами – Зигфрид в “Лебедином”, Принц в “Спящей красавице”, Щелкунчик… Ей бы уже четверых детей иметь с таким мужем, а она только-только решилась на первого! Даше-то под сорок. Конечно, она как на иголках. А нервничать сейчас нельзя: мышцы в тонусе – балерина! Ей надо всё время отдыхать.

Беременность Даши была для Елены чудесным событием. Это будет мальчик, она чувствует, она просто знает. Главное, когда он родится, именно Елена, а то кто же? – должна вырастить его здоровым и честным человеком.

– Я еще встану, – она говорила, – я еще поднимусь. И еще издам Марусину книжку.

Когда-то она казалась самой богатой и самой могущественной властительницей в мире. Поэтому никому не приходило в голову, что она смертна, подобно обычным людям. Да и Елена тоже верила, что проживет больше ста лет, как ее бабка по материнской линии, у которой за долгую жизнь дважды выросли коренные зубы!

Зимним утром Маргарита резала морковку для супа, вдруг в кухню ворвался ветер, какой дует обычно с моря, шторы взметнулись к потолку, странный крик петушиный раздался за окном… Она кинулась в комнату и застала последние минуты Елены на Земле.

Когда это случилось, в конце января в одиннадцать часов утра, Юля позвонила Даше и позвала проститься.

– Я не приду, – сказала Даша.

Юля молчала.

А Даша сказала:

– Мне нельзя нервничать. Мама меня простит.

– Маруся? – мне позвонили только весной. – Это Маргарита Васильевна. Елены Фёдоровны больше нет. Я тут сижу у нее в квартире, перебираю бумаги. Даша сказала все вынести и выбросить, а мне жалко, особенно рукописи. Придите, заберите вашу папку.

Балаклавский проспект, середина апреля, мокрые тополя во дворе, первый солнечный день, а то лили дожди, падал мокрый снег… Вот и дом, где я в детстве была у Елены в гостях, я его мгновенно узнала.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Дверь Маргарита легонько толкнула, та открылась:

– Лена давно уж не запирала дверей. Мало ли, “скорую” надо вызвать?

Я вошла в квартиру и остолбенела, пораженная скудостью обстановки. Всё было до того сиро и убого, пахло псиной – до последнего Елениного часа здесь имели надежное пристанище пара бездомных собак, подобранных ею на улице не в лучшие для них времена.

Три фотографии висели в рамках над кроватью: портрет Елены в молодости; потом – она с маленькой Дашей на руках. И третья – Даша, видимо, в “Жизели”: вся в белых кружевах, прозрачных юбках – в прыжке застигнута, в полете – летучая, как мама.

У окна стояло огромное бархатное кресло – ее затрапезный трон, где она сидела, погружаясь в беззвучное и неопознаваемое.

– Вот ваша папка, – сказала Маргарита и развязала обтрепанные тесемочки.

Запах прошлого изошел от бумаг, что там лежали. Рукопись была отредактирована и сверстана. Подвыцветший оригинал-макет с наклеенными вручную гранками. На обороте каждого листа – причудливые пятна клея. Но сам текст и рисунки, так называемые “синьки”, напечатанные блёклым синим цветом, оставались хорошо различимы.

Это был технический макет для типографии с подробными выходными данными, только на последней странице не выставлен тираж. Еще там лежала пожелтевшая записка типографам:

“Обрезать заподлицо!”

Отдельно моя фотография – узенький пыльный слайд, где я, окрыленная надеждой, с безумной улыбкой застыла на фоне цветущего амарилиса.

Была даже обложка, наклеенная на картонку, – чтобы все видели: книга настоящая, в переплете, на, читатель, бери в руки, читай! Короче, полностью “готовый романс”, так и не дождавшийся своего исполнителя.

Что-то гудело у меня в ушах. То ли огонь внутри? То ли это соседи включили пылесос? Я взяла мою папку, обняла на прощание святую Маргариту и, не оглядываясь, побежала по лестнице.

Глупая у меня всё-таки привычка, несолидная: стоит разволноваться хотя бы немного – кидаюсь бежать со всех ног, а ведь мне уже немало лет, со стороны может показаться, что съехавшая с катушек тетка убегает из сумасшедшего дома. Она бежит, не разбирая дороги, это же Чертаново, что вы хотите? Грязь, лужи, лед, поздний снег почерневший, но – весна есть весна, и ты дожил до нее!..

Всё мое существо затопляли вибрации мира, излучаемые этой Землей.

Я вспомнила, как мы с классом ходили во МХАТ на “Синюю птицу” – в проезд Художественного театра. Елена водила нас. Я всё запомнила до мелочей. Особенно антракт, когда я потрогала в оркестровой яме барабанщика за голову. У него была теплая, приятная на ощупь лысина. И все дети стали трогать. А он молчал и улыбался.

Милая моя, дорогая, Елена Фёдоровна, простите меня!!!