Между нами только ночь

– Я этого ненавижу!!! – вскричала Юля. – Всё равно что двое в постели занимаются любовью, приходит третий и бесстрастно их инструктирует. Но моя жизнь – фейерверк по сравнению с Леной. Всё-таки за ней должен был присматривать здравомыслящий человек. Сколько раз я ей говорила: “Не жалей денег! Возьми коммерческого директора”. Она отвечала: “У меня хороший бухгалтер”. Ну, откуда ей в чем-нибудь разбираться, если она – стюардесса? Все ваши рукописи довела до типографии, а на типографию денег не хватило… “Что ж ты так всё истратишь, – я спрашивала, – а на черный день?” Она отвечала мне: “Черный день у меня будет, когда меня уже не будет”… Ты слушаешь?

– Да, – я отзывалась неохотно.

А сама думаю: может уже Елена не быть в моей орбите, а я – в ее? Пусть на карте ее звездного неба вдали виднеется точка “Маруся”, но не надо туда посылать ни сигналов, ни радиоволн – ничего. Эти пожизненные связи могут доконать кого угодно. Пора, пора мне повсюду, куда ни бросишь взгляд – находить одну только тишину… и практиковать покой подмышками. Это очень просто: поднял руки вверх – завибрировал – пал ниц – горячо поцеловал землю. И так семь раз по три раза в день на протяжении нескольких месяцев. Потом небольшой перерыв. А дальше с новыми силами – год или полтора.

Мой муж и сын говорят мне:

– Марусенька! У тебя есть места, где застоялось прошлое.

И все выбрасывают мое – старинную бабушкину резиновую грушу для спринцевания – черную, страшную, с длинным изогнутым пластмассовым хоботом, потом чьи-то небесно голубые мужские носки в намертво закрученной стеклянной банке, будто замаринованные.

Я кричу:

– Не выбрасывайте! Они дороги мне как память, только не помню о ком!..

А сама себя уговариваю: отпускай, отцепляйся, неважно, утонешь ты или взлетишь – и в том и в другом случае тебе откроется тайна скольжения из полноты в пустоту, ты сможешь безупречно следовать потоку жизни.

Вдруг какие-то ржавые колесики неизвестно от чего стало жалко до слез.

– Маруся, – они кричат, – пойми, надо, чтоб свежий ветер надул твои сникшие паруса! Что ты хранишь в ящике стола свою детскую косичку? Где эта девочка, что ее заплетала? Выкинуть к чертовой матери, сломать шкафы, поклеить новые обои! Тогда ты сменишь прическу и начнешь жизнь сначала!!!

– И я не буду плакать, когда позвонят через тысячу лет – те, кто покинули меня, забросили, уехали, позабыли обо мне?..

– Да! – дружный хор весело ответствовал. – Этим людям ты будешь говорить, что ты занята, и тебе сейчас некогда с ними разговаривать!!!

Что ж, возможно, вы, ребята, правы! Делать всё ради чистой радости это делать. Наслаждаться моментом ради самого этого момента! Ибо каждый миг бытия имеет свою ценность, каждое услышанное слово – вес и аромат.

Как я люблю проходные реплики, мелькающие лица в толпе, движущиеся фигуры на эскалаторе. Улица, троллейбус, какая-нибудь третьесортная забегаловка для меня – упоительный и непревзойденный театр. Я и сама – всего только персонаж некоей драмы, комедии, фарса, мексиканского телесериала – великолепная модель для наблюдения. Вся глупость мира заключена во мне, вся его нелепость и его вселенские амбиции.

Моя задача в том, чтобы полностью открыться. Я иду, как лунатик, с тетрадью и карандашом, ожидая хотя бы слабого знака или зова, подобно тому безумному оператору, который купил камеру и попросил не упаковывать. С тех пор, а прошло много лет, он ее ни разу не выключал. Храмы, бассейны, пожары, покойники, новорожденные, кочевники, заключенные, аборигены, конкистадоры, Литва, Нью-Йорк, земля, небо, трава, жест, жестокость, любовные объятия, нирвана, Тигр с Евфратом, хвосты комет, звездные скопления, путь Гольфстрима, нефритовый стебель, нефритовые врата и разговоры о смысле жизни – всё является объектом его скачущей, алчущей кинокамеры.

Вот и я тоже докатилась до того, что фиксирую всё без разбора. Я – Царь Кащей над златом. Мои дневники – это потрясающий калейдоскоп неисчерпаемой конкретности, портретов, пейзажей, реплик и ситуаций. Мешки! Вы не поверите – мешки рукописных книг, горы ликующе вдохновенных каракулей…

Иногда мне кажется, когда я их сожгу, я просветлюсь, потому что мне станет доступно единство мира. А пока универсум предстает в моих записках раздробленным и слишком многомерным. Единственное спасение в том – что я наблюдаю его, хотя и со стороны, но не пристальным глазом рептилии, а жарким и любящим взором. Порою чрезмерно жарким, это мешает мне сохранять ясность духа и пребывать в состоянии ребенка, животного, камня, цветка – словом, применить Истину к собственной жизни. Кроме того, у меня чудовищная память.

Кто мне – старый пилот Кучегоров? И почему в моем дневнике отведено ему несколько страниц, исполненных изумления перед вечно вьющейся нитью бытия?