Между нами только ночь

В театр “Эрмитаж” он пошел со мной только потому, что я пообещала ему обалденный концерт на контрабасе. Мол, Петер Риндеркнехт – великий швейцарский контрабасист. И показала ему на афише – издалека – лохматого великана черноволосого, тот в красном бархатном фраке и “бабочке” самозабвенно играет на контрабасе.

Когда оказалось, что контрабас Петеру служит “волшебным ящиком”, вертепом, весь свой театр он упрятал в контрабас! – Юрик не мог скрыть разочарования.

– Ой, какой у него пыльный бархатный фрак, – недовольно зашептал Юрик. – Вообще театральные люди мне кажутся очень пыльными. Театр – это скопище пыли. Мы не замечаем пыли в обычной жизни, – шептал он, – а в театре – то ли оттого, что свет слишком яркий? – одна только пыль.

Он ворчал и ворчал, но я не жалела, что завлекла его сюда, хотя бы и обманом.

Мне так хорошо с ним всегда, я в детстве от него не отставала. Куда он, туда и я. Я и за пивом им бегала, только бы не прогоняли.

Юрик мне брат по маме. Отец Юрика – военный. Мама говорит: “Он вернулся с войны – такой герой, тяжелое ранение, и всё показывал какой-то необычайный орден, который, как потом оказалось, он не заслужил, а просто нашел в Румынии…”

Но всё равно Юрик для меня роднее брата. Я иногда размышляю: с чего началась моя божественная удача в этой жизни? И понимаю – с того, что всё мое детство длиною в жизнь я провела за его широкой, надежной спиной.

Если б кто-нибудь спросил у меня, чего я ищу, что я больше всего ценю в этом мире, я бы ответила: не любовь (она вечно оканчивается скандалом), не дружбу (дружба тает с годами, рассеивается, превращается в воспоминание), а братство – братство я ставлю превыше и дружбы, и любви, потому что это единственное, мне кажется, на что можно положиться.

Но был момент – даже Юрик закайфовал: когда сам артист наконец-то расслабился, сел на стул, открыл в контрабасе дверку, а там – настоящая кофеварка. Он стал варить себе кофе, чудесный запах распространился на целый зрительный зал, и вот он лениво извлек из контрабаса открытку с изображением, может быть, южной Италии и прочитал:

“Дорогая мама! У нас всё хорошо! Микелле в полном порядке, он в тюрьме…”

Петер Риндеркнехт сидел на сцене и наслаждался чашечкой кофе, а мне этот эпизод понравился больше всего, потому что я сама очень люблю сесть где-нибудь в хорошем месте – немноголюдном, с Юриком, в тепле и тишине, пускай даже в “Макдональдсе”, пить капучино с жареным картофелем, есть ванильное мороженое, ну, можно взять ещё по слоеному пирожку с ежевикой…

Юрик что-то рассказывает из своих путешествий по Уралу, Сибири и Дальнему Востоку. Эти истории обычно связаны с каким-нибудь подвигом, который он совершил. То на Севере из ледяной воды вытащил стопудовых мужиков утопающих, то в сибирской деревне вытянул из горящего коровника коров. А однажды на даче в Кратово он меня спас от неминуемой гибели, когда я в лодке на пруду подавилась огурцом. Другой бы растерялся, а Юрик – нет. Он схватил меня за ноги и так стал трясти, что огурец вылетел и упал в воду!

После чего брат всегда интересуется, как мои дела на издательском фронте?

– Если никто не издаст твою книжку, – он всякий раз говорит мне, – ты только не расстраивайся. Я ее опубликую за свои деньги. Да, армия сейчас не в почете, наука в загоне, – ничего, подкоплю, затяну ремень потуже —…и твоя книга найдет своего читателя! Иначе зачем ты ее написала?!..

С книжкой вот какие дела: книжки пока нету. Только публикации в журналах – главы, отрывки, фрагменты… Но всё полностью готово, чтобы она появилась. В зеленой картонной папке лежит эта повесть я назвала ее “Загогулина” – о моем босоногом интернатском детстве. (“Как??? Вы учились в интернате??? – воскликнули в одном издательстве, возвращая мне эту папку. – Ни за что бы не подумали! У вас такой взлелеянный вид…”)

А что такого? Родители уезжали на полгода за границу, бабушка отказалась остаться с двумя детьми, тем более Юрик был трудный подросток, и меня уговорили пойти учиться в интернат, хотели ненадолго, а я пообжилась, привыкла и отмотала там четыре года.

Но с книжкой пока не вытанцовывалось. Раз как-то позвонили из очень странного издательства (сами позвонили!). Издательство “Восход”. Бывший “Спутник”.

– Ало! – произнес мужской голос, после чего этот человек – то ли глубоко вздохнул, то ли зевнул. – Ну, что вы там? Детская писательница?

– …Да, – говорю, немного удивленная началом нашего разговора.

– А есть у вас, – спрашивает, – какой-нибудь “готовый романс”?

– ???

– Ну, что-то готовое, – он объяснил. – Так у нас дед говорил: “готовый романс” или “неготовый”…

– Есть-есть! – говорю я обрадованно. – Абсолютно “готовый романс”!

– Тогда соберите, что у вас есть, и позвоните Владимиру Абрамычу. На детскую литературу сейчас льготы, ее выгодно печатать. Только лапшу ему на уши не вешайте, а то некоторые “классики” рассядутся в кабинете и тюльку гонят часами о своих достижениях. Он там чуть в обморок не падает. Чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. Надеюсь, вы меня поняли. Вот семь его телефонов. Он возьмет рукопись и отнесет в типографию.