Между нами только ночь

Однажды мы возвращались от Седова – был жуткий снегопад. Мы зашли в телефон-автомат, ты кому-то хотел позвонить. И вдруг начали сочинять сказочную повесть, как один Пахомыч, ему тоже надо было из города позвонить по серьезному делу, заходит в автомат, набирает номер. “Бум-бум-бум!” – ему постучали монеткой в стекло. Тот обернулся, а за ним в очереди… черт-те кто за ним стоит!

– Вы попали в волшебную страну, – сказали Пахомычу в трубке. Он выходит, а мир вокруг него разъезжается по швам. Мы вышли из автомата, снег в глаза, не видно ни зги! Какая-то пушкинская мела в тот вечер метель! И неожиданно из снежной мглы крикнули:

– Челентано!

Ты остановился.

Так я узнала про это шикарное прозвище.

Мы везде гуляли втроем, весной, осенью, зимой ходили по бульварам, полная расслабленность, вы с Седовым всё время хотели то театр сотворить, то кино…

– Мы могли бы делать кино, – ты говорил, – собрать несколько живых людей и сделать. Как эти англичане – трое – всех оскорбляют и смеются надо всем, что свято для Англии. Берут, например, спор протестантов и католиков: можно или нельзя пользоваться противозачаточными средствами. Сюжет такой. В огромной комнате двадцать человек детей. Входит изнуренный отец и говорит: “Дети мои! Ужасное известие”. Все: “Папа, папа! Что случилось?” “Меня лишили работы. И теперь я не смогу вас кормить. Придется мне сдать вас на медицинские эксперименты. Другого выхода нет”. Мать постоянно стирает, изнуренная. Ее играет мужик. “Есть выход, – говорит один мальчик. – Оторвать тебе, папа, яйца”. “Нет, – возвышенно говорит отец. – Что Бог подвесил, должно висеть”. С песнями идут дети на медицинскую экспертизу. Там протестанты и католики спорят – пользоваться презервативами или нет. С религиозной точки зрения.

Так мы болтались иногда целыми днями и строили прожекты. То зайдем в тюз на “Елизавету Бам”, кто-то тебе оставил контрамарку. Ты шагаешь по улице, залитой солнечным светом, будто на подиуме – в новой кожаной куртке, небрежно махнув рукой знакомым девушкам в “шевроле”, а мы с Седовым стоим и глядим на тебя восхищенно:

– Тибул, – говорит Седов.

Ты проходишь в кассу.

– Вам сколько контрамарок? – спрашивают у тебя, хотя билеты распроданы на год вперед. – Одну?

– Три!

Седов снимает сандалии, забирается с ногами в бархатное кресло на первом ряду. Естественно, больше десяти минут сидеть и смотреть, как играют другие актеры, вы не можете. И вот он опять надевает сандалии, и мы направляемся в “Пингвин”, где я покупаю на всех мороженое: нам с Седовым – банановое и ванильное, а тебе – шоколадное и малиновое. Идем, едим вафельные рожки, встречаем знакомых, даем откусить. Мы тогда очень много знакомых встречали на улице, где они все?..

Как-то раз повстречали композитора Шаинского. Я с ним делала передачу на телевидении, он меня увидел, стал рассказывать, что сочинил серьезное музыкальное произведение (а то за песни маловато платят!). И уже исполнил его с оркестром во Владивостоке.

– Очень большое! И очень серьезное, – для пущей важности повторил крошечный Владимир Шаинский, горделиво поглядывая на тебя снизу вверх. – Я его назвал “Клавир”.

– …Хорошо темперированный? – спросил ты участливо.

– Ну, желаем, чтобы ваши доходы, – сказал ты ему на прощание, – выросли крупнее дальневосточных крабов!

А иной раз закатимся на какой-нибудь литературный семинар… Помнишь, кто-то читал трагический рассказ, как один негодяй собрался утопить котенка. И всё никак у него не получалось. То одно помешает, то другое.

– Тут надо так, – сказал ты. – Вот он решил, значит, извести своего котенка, но это было невозможно. То он себе руку отрубил, когда хотел его топором зарубить, то камнем ногу себе перебил в трех местах. Еще разные попытки предпринимал на протяжении рассказа, практически всего себя изувечил. А котенок рос, рос и вырос большим пушистым котом, который очень любил своего хозяина…

Как-то на Чистых прудах встретили твоего приятеля Дика, дворами, дворами пошли к нему в гости, он сторожил черную лестницу в Булгаковском доме на Садовой.

– Если кого-нибудь будут убивать, – сказал Дик, – я крикну и вспугну.

Выселенная квартира, опустевший гулкий “коммунал”. Сели пить чай ни с чем. И ты поведал нам страшные древнегреческие мифы про ваши раскопки в Тамани, как ты пошел за вином, притащил десять литров, выпили, вдруг явился какой-то субъект и начал оскорблять археологов. Те погнались за ним с лопатами, пока он не прыгнул с обрыва и не исчез в клубах пыли.

Тот пошел, набрал уголовных элементов, ночью прикатили. Все спали в домике, ты в палатке на улице, а товарищ твой, голый, дремал безмятежно в кустах сирени. Видишь, как я запомнила всё в деталях? Они тебя побили, но ты не очнулся. Тогда побили в кустах сирени твоего голого товарища. И двинулись в дом убивать остальных. Но пока они закурили и стали думать, кого убивать, кого нет, прибежал Телюшин с саперной лопатой, встал в дверях – тоже голый, естественно, – и закричал: “А ну подходите! Сейчас всех буду убивать без разбора!!!”