Между нами только ночь

Вы эпатировали всё побережье, хватали без разбору девушек за задницы, дико танцевали – одинаково обстриженные, чем-то ужасно смахивающие друг на друга, уж слишком нежные и утонченные на вид, то ли вы голубые, то ли сумасшедшие, полностью непредсказуемые – от вас чего угодно можно было ожидать.

Вы нарочно просили меня:

– Почитай что-нибудь.

Я читаю, стараюсь. А вы:

– Х…ня какая!

– Меня чуть не стошнило несколько раз!

Вспомни, вспомни, как вы доводили меня до слез. Как орали на всю столовую:

– Маринке Москвиной муж изменяет!!!

Однажды ночью я гуляла у моря. На берегу туман. Море: ш-ш-ш!.. Смотрю – вы идете вдвоем. Вы шли и тихонько пели – пели, а может, молились. Увидели меня:

– Крокодил! – замахали. – Иди сюда!

Потом опустились с головой в туман и двинули ко мне на четвереньках. Я села к тебе на спину, и мы поехали вдоль берега в этом тумане. Море: ш-ш-ш! Небо в звездах. Стоит ли говорить, что эту ночь я не забуду никогда?

Про тебя ходили легенды, что ты был манекенщиком у Зайцева. Что ты экстрасенс, целитель, ученик Джуны. Этакий герой из кинофильма Отара Иоселиани.

– Хотел бы я посмотреть, – говорил умудренный жизненным опытом Седов, – каким будет Андрюха, когда станет взрослым. Наверное, деловой, в костюме, с дипломатом…

Впрочем, на свое выступление Серёга пришел в твоих джинсах голубых, в твоей куртке и даже в твоих ослепительно белых носках. Он ведь всегда снимает ботинки на светских раутах, особенно на сцене. Так что Седов был просто неотразим.

Гордясь другом, ты сидел в первом ряду – в его трениках с вытянутыми коленками, в его разношенных сандалиях на босу ногу и в его майке с нотами и словами песни “Я люблю тебя, жизнь!” на груди.

Седов имел оглушительный успех. Все так хохотали, так радовались. Отныне он сделался признанным гуру в детской литературе и стал всех поучать.

– Полегче, полегче, – говорил нам Серёга. – Сказочный ход и – прямое попадание от бога. Как начнешь требовать, ничего не выйдет.

– Надо быть “злей” на сюжет! – говорил он, дописывая мои сказки. – Тут надо как? Бить, бить, бить в одну точку, а потом – раз! И перевернуть всё с ног на голову!

Там, в Пицунде, Юрий Кушак подарил мне книжку своих стихов. Вы схватили ее, полистали высокомерно… Кушак был руководителем поэтического семинара. А все на свете семинары – вы говорили, – это когда зрелые дебилы учат жизни дебилов начинающих.

Ты начал вслух читать:

– Аты-баты, Шли солдаты, Аты-баты, На войну…

Аты-баты, Шли солдаты… Защищать свою страну. Не солдатик оловянный С оловянною трубой, А трубач в тиши туманной Сбор играет боевой…..Я над кручею стою, Я, как дедушка, пою. “Ты не вейся, черный ворон, Над моею головой… Черный ворон, Я не твой!” А наутро снова бой…Воют в небе “мессершмитты”, Бьют зенитки по врагу… Это я совсем убитый Умираю на снегу.

За тебя, родная школа, И за мир на всей земле… Вот тогда-то уж, Мешкова, Ты поплачешь обо мне!..

– Я открыл для себя Кушака! – сказал ты, потрясенный. И мигом сочинил:

Что Маршак! Вот Кушак!..

– Да! Хорей у Кушака больше ямба Маршака!.. – двусмысленно подтвердил Седов.

С этими стихами вы ввалились в номер к Юрию Кушаку, приплясывая, без стука, обняли его и по очереди благодарно прижали к груди.

Из знаменитостей в Доме творчества отдыхал психолог Владимир Леви. Ты заинтересовался. Долго разглядывал его биополе. Пришел к выводу, что аура у Владимира Львовича – черная и прозрачная.

Леви с этой своей черной аурой, как ни в чем не бывало, ухаживал за моей подружкой Светкой. Они о чем-то поспорили – “на желание”. Светка приходит ко мне и говорит:

– Загадай какое-нибудь желание? А Леви исполнит.

Я говорю:

– Попроси, чтоб Седов с Антоновым меня никогда не забыли.

– Не трать желание, – сказал Седов. – Мы тебя и так не забудем.

– Тогда пусть в нашем туалете появится туалетная бумага!

Часа не прошло, смотрю: на холодильнике – рулон туалетной бумаги. И надпись: “Марине от Леви”. Я это долго расценивала как чудо. А спустя много лет узнала, что ее Седов с Антоновым купили.

Седьмого мая у Светки был день рождения. Все собрались, выпили вина. Ты и Седов на протяжении часа неутомимо приплясывали (как последние идиоты) и распевали частушки типа: “…В общем, неудобно, зато бесподобно…” Вы уморили нас народным фольклором.

Потом ты сел за стол, помолчал и вдруг запел в тишине, знаешь, я всегда это вспоминаю, как очень важный момент, судьбоносный для нас, так ты тогда запел – лучше всех на свете, ты слышишь или нет? Глаза закрыл, поднял вверх указательный палец, вроде акцентируя каждую строку, каждый вдох этой песни и каждый выдох, ее простор и пустоту. Мне даже страшно за тебя стало. Будто ты пел о своей смерти.

– А первая пуля… А первая пуля… А первая пуля, дура, ранила коня… А вторая пуля… А вторая пуля… А вторая пуля, дура, ранила меня…