Между нами только ночь

Слышь, Андрюха! Помнишь, мы говорили с тобой и Седовым: ребята, если что — сразу устремляемся к Чистому Свету. Особенно Седов любил по радио у меня в передаче читать “Бардо тхёдол”, священную тибетскую книгу, где раскрывается извечная тайна жизни после смерти и достижения бессмертного сознания: “Близится время ухода твоего из этой яви, – слышался из радиоприемника его таинственный голос. – Будь внимателен. Соберись. Гляди, слушай. Скоро увидишь ты предвечный Чистый Свет. Перед тобой распахнется невероятный простор. Ты будешь плыть, как пушинка, свободно, один. Не отвлекайся, не ликуй, не бойся… – дружески советовал он оцепеневшим радиослушателям кухонных приемников Советского Союза. – Ибо это великая возможность. Сохраняй ясность мыслей. Пусть любовь твоя станет бесстрастной. Хорошо если кто-нибудь прямо в ухо отчетливо прочитает такие слова: «Ты сейчас в Предвечном Свете, пробуй остаться в том состоянии, какое испытываешь»”. Это ж наша настольная книга любимая. После Юрия Левитанского.

Пицунда. Семинар молодых писателей. В столовой пока еще незнакомый Седов “случайно” садится за мой стол, расфокусированным взором даоса поглядывает на меня, предчувствуя, наверно, какая важная это встреча в нашей жизни, однако, по молодости, не веря, что в жизни, в принципе, могут быть важные встречи.

Внезапно в дверном проеме веранды возникают очертания странного существа, инопланетянина. Лик Божий явственно проступал сквозь его лицо, сиянье сини окружало его. Слегка улыбаясь, лавируя между столами, спокойно глядя мне в глаза, он направляется к нашему столу.

В тот май тебе было двадцать пять, мне тридцать три – у меня семья, дети, собака. Я почувствовала, что я Ассоль с полностью состоявшейся судьбой, когда вдруг на горизонте возникли алые паруса.

– Это мой друг. Красавец, правда? – сказал Седов, заметив мое ошеломление. – Я таких красавцев нигде больше не встречал.

– Вот и я тоже не встречал таких красавцев, как я, – сказал ты, подсев к нам. – Серьезно говорю, – продолжал ты. – Ведь мы с Седовым решительно покончили с ироничностью. Совсем. А то даже пукнуть не могли. Иронично не получалось, а просто, без затей – душа не лежала. Прямо живот стал дуться…А тебе нравится, как он пишет?

– Нравится, – твердо говорю я.

– Она ничего не читала, – сказал Седов.

– А говорит, что нравится. Молодец. Мне тоже нравится, как она пишет. Хоть я и не читал.

– Да большинство писателей лучше не читать, чтобы сказать, что они хорошо пишут, – заявил ты.

– Чтоб так сказать про этих писателей, – говорю, – им лучше было бы и не рождаться.

– Конечно! – ты обрадовался. – Так и говорили бы: “Если б Маринка Москвина родилась, она бы такое написала!..”

Час пробил. Мы, трое, встретились.

Без путевки, без приглашения ты приехал в Пицунду к Седову, который в то время работал дворником на московском Рождественском бульваре, и его торжественно пригласили на этот приморский семинар в награду за эпохальные сказки “Про мальчика Лёшу, который превращался во всё-всё-всё”.

Со свойственной тебе непринужденностью (“не на нашем уровне волноваться, где мы будем спать и что мы будем есть”) ты мгновенно просто так получил и стол, и кров, все до одной женщины Пицунды ахнули, не хуже моего, увидев тебя – в голубом джинсовом костюме прогуливающимся по берегу, май, море, розы, песчаный пляж, кофе по-восточному в “Правде”, виски со льдом в Доме творчества кинематографистов, красное вино домашнее льется рекой…

– Это наш семинарист? – недоуменно спрашивал руководитель семинара Иванов, наблюдая, с каким размахом ты получаешь абсолютно несанкционированные удовольствия от жизни.

– Это мой лучший друг, – отвечал ему Седов.

– Где этот подонок Антонов? Я что-то по нему соскучился, – спрашивал потом Серёжа Иванов, когда долго тебя не видел.

Ты улыбался, обнимал его, отвечал с любовью:

– Где Лермонтов? И где Пушкин? Отчего мы живем теперь в мире Ивановых?

Справедливости ради надо отметить, что в Дом творчества писателей вы с Седовым не груши приехали околачивать. Седов в авоське привез с собой печатную машинку поэта Володи Друка. И вы неустанно трудились над эротическими притчами под названием “Новеллы о любви и смерти”, страшилками про Ленина и Сталина, а также матерными хокку, публично оглашая их перед смущенными молодыми детскими писателями, съехавшимися в Пицунду со всего Советского Союза.

Помню ваше “японское” трехстишие:

Эта ночь перед смертью
Так коротка…
Лягу пораньше сегодня.