Между нами только ночь

– Знаешь, как надо, чтоб тебя не узнали? – учил меня Женька Путник, проводивший в бегах львиную долю учебного года. – Голову надо наклонить, и тебя не узнают!

Бежать! Сломя голову, всю жизнь, до ночи, до самой старости, пока, наконец, бесследно не исчезнешь…

А пока во мне бурлило столько надежд, такие радужные открывались перспективы, что когда я выходила из берегов, сразу на перекладных катила в Петроверигский переулок, где продавали туристические путевки.

Сам ветер странствий гуляет в коридоре старинного особняка, овевая мое лицо, отовсюду доносятся запахи и звуки путешествий. Я чувствовала морскую зыбь под ногами и брызги соленой воды на лице, гул дрейфующего материка, эонами прокладывающего себе дорогу в океане к неведомым горизонтам, и слушала пенье кузнечиков в крымских сумерках Кара-Дага – в центре Москвы, блаженно прикрыв глаза, в обшарпанном кресле, обитом дерматином.

– Ильмень-озеро, пятьдесят шесть рублей!

– На Ильмене позавчера теплоход затонул!

– Ну и что?! Нравится – плывите!..

Потолкаться в Петроверигском, повариться, глядишь – и успокоилась душа, унялась, можно возвращаться в интернат.

Но мне больше нет возврата.

Как в детстве трудно переживать – обиду, страсть, предательство, разлуку. Ведь ничего еще не знаешь, как с этим справиться – ни техники дыхания, ни воинских искусств, ни даосских практик школы Дикого Гуся, ни важности использования секса для укрепления жизненных сил, ни транквилизаторов, ни кокаина, ни “грибов”, ни тебе даже выкурить гаванскую сигару и хлопнуть рюмку коньяка!

Пока ты не умеешь хлеб превращать в вино, а вино – в песню, как проходить от пропасти к звездам и добираться до сердцевины тайны? Туда, где торжествует экстаз и вещи сами по себе нереальны, реально лишь – пронизывающее их Единое дыхание мира.

– Что? Что тебе посоветовать? – спрашивал у меня Юрик, когда я отчаянно твердила о невозможности для человека находиться больше одного месяца на одном и том же месте. – Хочешь уехать на пароходе “Юность”? Езжай. Если бы был пароход “Старость”, я бы тебе не посоветовал!..

Помню, старенький дедушка шел нам навстречу со стаканчиком пломбира. Я попросила мороженого.

– Нет, – ответил Юрик сердито. – Слишком большая очередь. Наверное, этот дедушка встал в нее еще мальчиком.

Ночь я провела в подъезде у теплой батареи. Юрик нашел меня там под утро – спокойно спящей. И хотя только наступала среда, до понедельника он разрешил мне побыть дома.

…Больше я ее не помню. То ли Елена ушла от нас или улетела, то ли просто не помню, хотя она по-прежнему находилась где-то рядом. Память моя избирательна, а ведь я тысячу раз говорила себе: не выбирай, ибо, выбирая, ты утрачиваешь.

– Хотели за ней приударить с Боцманом, – сказал потом Юрик. – Ты столько про нее рассказывала хорошего. А после собрания расхотели. Не женщина, а понедельник.

А впрочем, это был невеликий момент, и нет смысла его вспоминать. Случай-то мелкий, пустой. Главное, что в этой битве никто не погиб. К тому ж мне давно знакомо средство для забвения неприятных воспоминаний.

Я посвятила истории о “Море грозном” веселую главу той повести, которую – спустя столько лет – в счастливой картонной папке с надписью “Загогулина” притащила Юле.

И вдруг эту папку (о совпадения, случайные лишь на первый взгляд, короткое замыкание неизмеримых сил, перекрестки судьбы!..) мне надлежит вручить – то ли сошедшей со страниц моей рукописи, то ли свалившейся с небес – бывшей стюардессе Елене, ночному интернатскому ангелу, на краткий миг осенившему нас крылами, нежданно явившейся передо мною – в натуральную величину, в физическом теле, из плоти и крови.

– Как ты живешь? – спросила Елена, внимательно вглядываясь в мое лицо.

– Да ничего, – ответила я, пытаясь скрыть смятение.

– Ты замужем? У тебя есть дети?…А моя дочь Даша стала балериной, – с гордостью сказала она. – В Лондонском театре оперы и балета танцует ведущие партии – Жизель, Кармен, Одетту в “Лебедином”…

– Ого! – говорю.

Когда она уходила, унося с собой мою рукопись, я вдруг вспомнила, как Елена коптила мне стеклышко – смотреть на затмение солнца.

Через неделю я встретила Юлю.

– Полный порядок! – сказала она, потирая руки.

И покатилось – редактура, корректура, сверка, верстка, макет… Художника хорошего нашли. Он всё звонил мне, спрашивал: чего там больше, в этой моей повести, в процентном отношении – смеха или печали?

– Я постоянно думаю, – он жаловался, Коля его звали, – днем и ночью всё думаю, думаю об одном и не нахожу ответа: в каком ключе рисовать вашу книжку – серьезном или юмористическом?

Спустя два месяца Коля принес иллюстрации. Я онемела, когда их увидела.

Он просто всё нарисовал, как это действительно было.