В этот момент меня охватила паника. Я дернул за ручку аварийного выхода и выбил дверь. Адам стоял прямо за мной. Я выпрыгнул – прямо на крыло самолета, где был топливный бак. Я весь измазался топливом и загорелся – горело всё тело: и ноги, и спина.
И я побежал.
Адам перепрыгнул через крыло, чтобы не загореться. Он бежал за мной и видел, что я весь охвачен пламенем. Он достал телефон и позвонил нашему менеджеру, Эл Ви. Я слышал, как он кричит: «Эл Ви, наш самолет только что разбился! Трэвис горит! Что мне делать, черт побери? Я бегу за ним! Черт, помоги, помоги!»
На бегу я снял футболку, кепку, сбросил шорты – но не мог перестать гореть. Я был голый и бежал со всех ног, придерживая рукой гениталии, – всё остальное тело горело, – и я всё бежал, надеясь, что так потушу огонь.
В тот момент мне казалось, что я бегу ради своей семьи. Меня ничто не волновало, кроме моих детей, отца, сестры, Шэнны. Я испытывал самую безумную боль в жизни и не думал, что выживу.
Я бежал до самого шоссе. По шоссе ехали машины – я слышал, как люди сигналили и кричали, и в этом хаосе кто-то проорал: «Стой, ложись на землю и катайся!»
А я всё бежал и продолжал гореть. Парень всё кричал: «Стой, ложись на землю и катайся!» – и наконец смысл его слов до меня дошел. Я упал на землю и стал кататься, совсем голый. Мне казалось, что я так катаюсь уже несколько дней.
Почти всё пламя я потушил, остались только ноги – единственный раз в своей жизни оказался в самолете без обуви, и носки пропитались топливом, когда я выбирался из самолета по крылу.
Меня догнал Адам. Он снял рубашку и стал тушить ею мои ноги: всё бил и бил по ним рубашкой и с десятой попытки наконец потушил пламя. Пока он меня тушил, здорово ожег руку и шею – а ведь из самолета выбрался в целости и сохранности. Если бы он тогда этого не сделал, вероятно, сейчас у меня не было бы ног.
Примерно через шестьдесят секунд самолет взорвался. Я лежал на земле рядом с Адамом и кричал:
16. Иное настроение
«Где Крис?! – кричал я Адаму. – А где Че?!» Приехали копы, но ничем нам не помогли. Они даже не поняли, что мы попали в аварию, – просто спросили, что мы делаем на дороге. Потом приехала «Скорая», и только тогда до них дошло, как нам плохо: мы только что пережили авиакатастрофу[55]
.Адам позвонил мне из машины «Скорой помощи» и попытался всё объяснить: «Не думаю, что Че и Крис выбрались. Я не знаю, что случилось». А потом я услышал, как парамедики говорят ему, что нужно положить трубку, чтобы они могли оказать ему помощь, и он сказал: «Эл Ви, я не понимаю, черт возьми. Я только что попал в авиакатастрофу, а эта цыпочка говорит мне положить трубку». Я попросил его перезвонить мне, когда он узнает, в какую больницу его положат, но не думаю, что он узнал, потому что его ввели в состояние искусственной комы.
Нас с Адамом отвезли в больницу на срочную операцию: у меня были ожоги третьей степени на 65 % поверхности тела. По всему телу образовались сгустки крови, так что мне в ноги вставили три фильтра.
Следующие несколько месяцев прошли как в тумане. Мы переезжали из одного отделения интенсивной терапии в другое, пока не оказались в ожоговом центре Джозефа М. в Огасте, штат Джорджия: мне делали переливание крови, которое длилось сорок восемь часов, и снимали с меня огромные лоскуты кожи. В какой-то момент даже обсуждали ампутацию ступни, потому что на теле не хватало кожи для трансплантации.
Я мало что помню из того времени в Джорджии. Помню только, что лежал в больнице весь в проводах и скобках. Знаю, что меня там навещали мой папа, Марк, Скай, Шэнна и мои самые близкие друзья. Я всё спрашивал их о том, что случилось с остальными пассажирами самолета. Они снова и снова мне повторяли: Адам лежит в соседней палате, Крис и Че погибли, пилоты погибли, – но мне давали столько лекарств, что я ничего не понимал.
Люди присылали мне цветы и подарки, но я не мог с ними увидеться, потому что врачи опасались, как бы в раны не попала инфекция. Телефон всё звонил и звонил, но я не мог разговаривать: я ничего не понимал. Какие-то ребята притащили на парковку ожогового центра ударные установки и неделю играли целыми днями. Я их не слышал, потому что окна были закрыты, но чувствовал благодарность за то, что они пришли.