Между панк-роком и смертью

Я говорил: «Ничего я тебе не принесу». Не могу его винить. Я не знаю, каково это – пережить авиакатастрофу. Он прошел трудный путь. Я бы сказал, что ему было тяжелее психологически, чем физически, – а у него по всему телу были ужасные ожоги, так что это о многом говорит. Долгое время он постоянно чувствовал запах реактивного топлива.

Я понял, что Трэвис пришел в себя, когда он снова начал шутить: «Папа сказал, что с катетером я похож на Джона Холмса».

Как-то раз я отлучился домой всего на час, чтобы принять душ и переодеться. Когда я вернулся, он сказал: «Приятель, ты никогда не догадаешься, кто здесь только что был». Это мог быть вообще кто угодно, потому что ублюдок знаком со всеми на свете и еще с их родителями. Но это оказался Тим Армстронг. Прошло три года с тех пор, как мы в последний раз видели Тима.

Тогда Трэвис сказал: «Да, может, стоит записать еще один альбом Transplants». Он сказал это, лежа полумертвым в больничной палате. Я был немного озадачен. Я ответил: «Чувак, ты можешь вообще больше ничего не делать, если не хочешь. Если ты больше никогда не захочешь выступать на концертах, я тебя не виню. Я буду рядом с тобой, несмотря ни на что».

Он сказал: «Не-е, мы будем играть. Нам нужно кое-что сделать. Я с ума сойду без музыки». Я быстро с ним согласился: чувак лежит полумертвый и мучается от боли и при этом собирается записать еще один альбом.

Мы поговорили с Тимом. Я сказал: «Мы могли бы целый день сидеть и искать виноватых, но я хочу извиниться за свое поведение, из-за которого в том числе я ушел из группы. Я знаю, что со мной нелегко общаться. У меня больше недостатков, чем у кого бы то ни было». Он тоже попросил прощения, и мы решили оставить прошлое в прошлом.

Отстойно, что только благодаря авиакатастрофе мы поняли, что жизнь слишком коротка. Нужно ценить то, что есть, – потому что только смерть случится точно – и заниматься тем, что делает тебя счастливым. А нас троих делает счастливыми музыка.

ТИМ АРМСТРОНГ (вокалист / гитарист, Transplants)

Мне позвонила сестра Трэвиса и сказала: «Привет, Трэвис в ожоговом центре в Бёрбанке. Тебе стоит его навестить».

Я говорю: «Ага, что, если я приду через несколько дней?»

Она говорит: «А как насчет сейчас?»

Я говорю: «Хорошо. Прямо сейчас». Я поехал один. Первое, что я сказал: «Мне жаль Лил Криса», – и мы вместе заплакали.

Эл Ви, мой менеджер, хотел меня навестить, а я велел ему проваливать. Я винил его в авиакатастрофе, потому что это он нашел нам тот самолет, – я сказал, что ненавижу его и что это он виноват в гибели Че и Криса.

ЛОУРЕНС «ЭЛ ВИ» ВАВРА (менеджер)

Трэвис два месяца со мной не разговаривал. Он не отвечал мне, и я не мог его навещать. Думаю, он злился на меня за то, что я, его менеджер, позволил ему сесть в этот самолет, но мы никогда об этом не говорили. Мне было тяжело, но учитывая, через что пришлось пройти Трэвису, мои чувства не так уж важны.

Я не ел больничную еду (особенно мясо), потому что она была отвратительна. Я отдавал ее Скинхеду Робу и говорил: «Чувак, выброси это, пожалуйста. Это невозможно есть». Врачи видели, что я худею, из-за чего мне было трудно поправляться. Я и до этого был тощим: когда я лег в больницу, весил всего 59 кг. Мне сказали: «Слушай, раз ты не ешь, мы вставим тебе в горло трубку и будем кормить через нее». После этого я стал послушнее. Каждый день я съедал два шоколадных смузи «Робекс» с арахисовым маслом и впервые с самого детства стал есть мясо. Был один медбрат-испанец, с которым мы подружились: он знал, что большая часть белковых продуктов мне не нравится. Поэтому он готовил для меня дома вяленую говядину и приносил в пакетах, а еще давал много питательных напитков. Вяленая говядина была единственной пищей, которая казалась мне вкусной. Врачи хотели, чтобы я наедал 5800 килокалорий в день. При выписке я весил уже 72 кг, и впервые в жизни у меня появился живот.

После аварии мне сделали двадцать шесть операций – почти все в Лос-Анджелесе. По крайней мере на двенадцати операциях я приходил в сознание – мое тело так привыкло к обезболивающим, которыми я злоупотреблял до аварии, что анастезия не действовала. Я всё чувствовал. Я просыпался и кричал, угрожая врачам и пытаясь их ударить. Помимо ожогов, я еще в трех местах сломал спину, но тогда никто этого не знал: я говорил врачам, что не могу сидеть и мне больно. А они отвечали: «А чего ты ожидал? Ты попал в авиакатастрофу».