Между панк-роком и смертью

Мы вошли в самолет. Я сел рядом с аварийным выходом, как всегда делал. Крис и Че разместились передо мной. Адам устроился через проход. У него была маленькая видеокамера, и он нас снимал: все хвастались этим полетом. Адам говорит: «Что вы знаете о барабанщике, о диджее и о частном самолете?» Затем он снял Криса и сказал: «Чё как, Уайт Нойз?» Иногда мы так его называли, это было его рэперское альтер эго. Мы все выпендривались: «Ха-ха, мы в частном самолете».

Стюардессы не было – на частном самолете к нам подходил один из пилотов, чтобы узнать, всё ли в порядке. Мы налили себе выпить, но я и так уже был под кайфом. Я снял ботинки – раньше я никогда не делал так в самолете и всегда ругался за это на других: «Вы что, ублюдки, с ума сошли ботинки снимать – а если что-нибудь случится?»

Адам увидел меня и стал нести какую-то чушь: «Ого, смотрите, кое-кто устроился поудобнее». Я решил, что раз мы так удачно долетели сюда, то можно надеяться на безопасный перелет домой.

Самолет покатился по взлетной полосе – казалось, это заняло целую вечность. Потом я узнал, что мы ехали не по той полосе и не в ту сторону. Минут двадцать мы только ехали, и все уже засыпали. Я тоже устал, но никогда не позволял себе заснуть перед взлетом.

Я произнес свою обычную молитву: «Пожалуйста, храни нас в безопасности весь этот перелет. Пожалуйста, позаботься о нас, пожалуйста, верни нас домой к нашим семьям. Я люблю тебя, мама. Я люблю тебя, Боже. Аминь». Потом я закрыл глаза, ожидая увидеть ту яркую горизонтальную полосу – знак, что всё в порядке. Я ее не увидел, поэтому всё повторял и повторял свою молитву, пытался сильнее зажмуриться, но полоса так и не появилась.

Наконец самолет остановился, и я ощутил, как завелись двигатели. Самолет завибрировал, мы приготовились взлетать.

Мы ехали всё быстрее и быстрее и еще не оторвали хвостовую часть от взлетной полосы, как вдруг я услышал: «БАХ! БАХ!»

Раздался такой звук, как будто кто-то стрелял в самолет, но самом деле это лопнули покрышки шасси. А потом самолет потерял управление.

Сначала он проехал брюхом по земле и загорелся еще до того, как взлететь. Затем салон стал заполняться дымом.

Потом мы наконец взлетели, и в воздухе нас стало дико трясти: мы то набирали высоту, то снижались и снова задевали взлетную полосу. Так происходило каждые секунд десять или около того – но по ощущениям между ударами проходило несколько долгих минут. Каждый раз, когда мы снижались, я смотрел в иллюминатор и старался держать себя в руках, видя, как приближается земля.

Из дыма в салоне разгорелся огонь, и пламя продолжало расти. Это была самая ужасная поездка, какую только можно себе представить: самые сумасшедшие американские горки, умноженные на десять, только еще в темноте и в огне.

Я орал во всю глотку: «Остановите этот чертов самолет!» Самолет неудержимо трясло. Я так сильно испугался, что стал молиться вслух, почти крича. Но никто ничего не слышал. Самолет ударился о землю четыре или пять раз, и каждый раз у меня перед глазами проносилась вся жизнь. В считаные секунды я увидел несколько десятилетий своей жизни, небольшими отрывками. Похоже на быструю перемотку вперед на DVD: я увидел маму, я увидел папу, я увидел своих детей, я увидел концерты с Марком и Томом и с Робом и Тимом. Казалось, само время замедлилось, чтобы мне всё это показать.

Я знал, что худшее впереди: сейчас я умру.

Самолет проломил ограждение аэропорта и переехал через шоссе, а последним нашим препятствием стала набережная. Это был оглушительно сильный толчок, и мы остановились.

Мне было плохо, но глаза у меня всё еще были открыты. Я поверить не мог, что жив. Я едва мог дышать и открыть глаза, но каким-то образом отстегнул ремень и сквозь дым пошел к Адаму, который вырубился, и разбудил его. Потом я попытался пробраться к Крису и Че, но между нами стояла стена огня – я не смог через нее пройти, и у меня загорелись руки.