Между плахой и секирой

В то же мгновение в окне казино снова блеснула оптика, и всю ватагу обдало каменной крошкой, высеченной пулей из круглого колена нереиды, на которое совсем недавно опирался спиной Цыпф.

Грибов, успевший удалиться от фонтана шагов на десять, по-звериному зарычал и выхватил из-за шиворота гранату. Друзья его шустро рассыпались по площади, подбирая в изобилии валявшееся вокруг оружие.

– Третьего бейте, третьего! В очках который! – не своим голосом заорал Грибов, зубами вырывая кольцо предохранительной чеки.

Пистолеты Смьгкова и Зяблика грохнули одновременно. (Ну со Смыковым-то все было ясно, он с отступающего сотника прицела не спускал, а вот когда успел выхватить свой ствол Зяблик, занятый шутейной борьбой с Веркой?)

Все остальное произошло почти одновременно и предельно алогично, хотя силы хаоса, дремавшие в кирквудовской пушке, к схватке еще не подключились. Сотник упал навзничь (кольцо торчало у него изо рта, словно из кабаньего рыла), но откатившаяся в сторону граната не взорвалась – то ли спусковой рычаг каким-то чудом остался на месте, то ли ударник подвел, то ли еще что. Оська внезапно вышел из транса и, подхватив валявшийся невдалеке пистолет, принялся с ковбойской лихостью расстреливать своих командиров, еще не успевших толком вооружиться. Очередная пуля невидимого снайпера все же задела Цыпфа, бестолково метавшегося в узком пространстве между двух морских дев, и он, то ли от боли, то ли от испуга, привел в действие свое жуткое оружие. По счастливой случайности его ствол в данный момент был направлен в сторону здания казино, а не куда-нибудь еще, например, в живот покинувшему укрытие Толгаю.

О дальнейших событиях у каждого члена ватаги остались свои, во многом не совпадающие между собой, впечатления. С Цыпфа, конечно, и спрашивать было нечего – кровь залила ему глаза, а вот Зяблик, в частности, утверждал потом, что видел собственными глазами, как нижняя часть здания казино напрочь исчезла, хотя верхняя странным образом осталась висеть в воздухе и даже не шелохнулась. Верка доказывала совершенно обратное – сначала исчезла именно верхняя часть, где и скрывался снайпер, а нижняя еще некоторое время торчала на прежнем месте.

Смыков не был согласен ни с Зябликом, ни с Веркой. Их некомпетентность в данном вопросе он объяснял алкогольным опьянением первого, наступившим непосредственно после приема бдолаха (в пику сознанию подсознание возжелало!), и истерическим состоянием второй, вызванным не только азартом боя, но и приближающимся климаксом.

По версии Смыкова случилось следующее. Здание само по себе никуда не исчезало, ни целиком, ни частично. Но после выстрела Цыпфа кто-то как бы вырезал его по контуру из нашего пространства. Сквозь дыру, образовавшуюся на фоне неба и других городских зданий, были видны звезды, рассыпанные на абсолютно черном фоне. Причем звезды эти не мерцали, а светились ярко, как маленькие фонарики. Потом по всей этой картине пробежала рябь, словно помехи на телевизионном экране, и здание вновь стало видимым, правда, уже не с той стороны, что раньше. Простояв так не больше секунды, оно рухнуло, еще в процессе падения разрушившись на удивительно мелкие обломки.

Толгай только разводил руками в стороны и твердил одно: «Курку! Ужас!» Отражение этого ужаса еще долго стояло в его глазах, но подходящих слов не находилось.

Впрочем, разговор этот происходил много позже, совсем в другом месте и в куда более спокойной обстановке.

А сейчас все поняли одно – здания казино нет и в помине, а следовательно, снайпера можно не опасаться.

Цыпф, все лицо которого было залито кровью, пятясь назад, уперся спиной в голень самого Посейдона и стал медленно сползать по ней вниз, успев тем не менее произвести еще один выстрел, угодивший неизвестно куда. Смыков и Зяблик продолжали держать под прицелом площадь, на которой, похоже, кроме Оськи, никого в живых не осталось. Толгай и Верка бросились к Цыпфу. Первым делом у него отняли пушку, а потом приступили к осмотру головы. Этому сильно мешала кровь, пропитавшая волосы, как губку.

Верка сначала растерялась, а потом вспомнила, что одно время Толгай брил свою голову, причем с одинаковой ловкостью делал это и ножом, и саблей. Она жестами объяснила ему, что надо делать, и степняк принялся прядь за прядью снимать Левкину шевелюру.

Когда лезвие ножа коснулось раны, Левка застонал и попытался протереть глаза.

Верка, обрадовавшись тому, что жизнь все еще теплится в ее пациенте, зачастила:

– Зайчик, потерпи, все будет хорошо, потерпи, зайчик…

– Шнурок на ботинке развязался! Шнурок завяжите! – пробормотал Цыпф, видимо, контуженный пулей.

К этому времени Толгай уже закончил свою работу цирюльника, и взорам присутствующих открылась рана, наподобие прямого пробора рассекавшая Левкин скальп от лба до макушки.

– Повезло, – сказала Верка, промокнув кровь собственным носовым платком. – На три сантиметра ниже, и была бы у тебя на лбу аккуратненькая красненькая отметина. Как у индийской красотки… Зашить бы следовало, да нечем.