Между плахой и секирой

На то, чтобы заставить Оську выдавить из себя весь этот текст, ушло не менее получаса. Он пыхтел, запинался, мычал, а более или менее связно заговорил лишь после того, как ему сунули под нос обсидиановую секиру. Для пущей убедительности бывшего аггела заставили повторить клятву несколько раз подряд. Но, как выяснилось, это было еще далеко не все.

– Что там у вас дальше по программе? – строго осведомился Зяблик.

– Кровь пили… – потупился Оська.

– Чью?

– Откуда я знаю… Чужую.

– Теплую?

– Нет, уже холодную… Там целое ведро стояло.

– Понятно: если действовать по принципу «наоборот», что у нас получается? Пил ты кровь чужую и холодную, а харкать будешь своей и теплой. Согласен?

Удар был настолько неожиданным и стремительным, что никто, собственно, и не уловил момента его нанесения – только зазвенели Оськины зубы да обильно хлынула из его пухлых уст алая юшка.

– Ну это уже слишком! – воскликнула Верка. – Кулаки-то зачем в ход пускать? От зоны своей родной не можешь отвыкнуть!

– Не лезь! – огрызнулся Зяблик, тон которого, выражение прищуренных глаз и внезапная бледность не предвещали ничего хорошего. – Не твоего ума дело. У меня свои планы. А поэтому, пока я из него всю дурь не выбью, не успокоюсь.

– И в самом деле, Вера Ивановна, попридержите свою бабью сердобольность, – поддержал Зяблика Смыков. – Тут без сильных эмоций не обойдешься. Клин клином вышибают. Макаренко, чтобы своих питомцев на истинный путь наставить, еще и не такие расправы устраивал.

– Палач твой Макаренко! – возразила Верка. – И вы оба с ним заодно!

Между тем Зяблик продолжал обрабатывать Оську.

– С питьем крови, значит, закончено, – он подул на свой кулак. – Что там дальше на вашем шабаше происходило? Всю программу рассказывай! И не врать! В глаза мне смотри!

Оська заскулил, пуская одновременно ртом и носом розовые пузыри.

– Там… это самое… после крови… на теле клятву давали…

– На каком теле? Не хныч, ты же мужчина!

– Девственницы… Только мне она не девственницей досталась… Очередь была… – он рыдал, уже не сдерживаясь.

– Где же вы, сволочи, девственницу раздобыли?

– Монашка кастильская…

– Молодая?

– Нет, старая… у-у-у…

– И ты на такое согласился? – с ужасом воскликнула Лилечка.

– Ага… Один не согласился, так его самого использовали… Ой, пожалейте!

– Догадливым стал, – произнес Зяблик зловеще. – Сам понимаешь, что тебе за девственницу кастильскую положено. Понимаешь или нет?

– П-п-понимаю! – выл Оська.

– Опетушат тебя сейчас. Решение вполне справедливое. Нервных просим отойти подальше.

– Не смей! – заорала Верка. – Да ты сам зверь похуже любого аггела! Мужики, остановите вы его, в конце концов!

– Вы что, Вера Ивановна, Зяблика не знаете? – пожал плечами Смыков. – Да и как остановишь, если у него топор в руке.

– Я тоже полагаю, что пора прекратить этот балаган. – Цыпф, наверное, был смущен больше всех. – Пошутили и хватит… Всему есть пределы…

– Адвокатов, понимаешь, развелось! Даже кирпичу упасть негде! – Зяблик ухватил обезумевшего от страха Оську за волосы. – Прочь с дороги! Если у самих кишка тонка, так хоть под ногами не путайтесь!

Мальчишку он уволок в заросли так же легко, как волк уносит в свое логово ягненка. С минуту из леса доносился удаляющийся хруст сокрушаемой растительности, а потом там словно шрапнель разорвалась – так звонок и интенсивен был человеческий взвизг, впрочем, почти сразу же захлебнувшийся, как это бывает, когда кричащему резко зажимают рукой рот.

– Нет, вы как хотите, а с Зябликом определенно надо что-то решать, – возмущенно сказала Верка. – Совсем распоясался!

– Как лицо, облеченное властью, пусть и временной, – начал Цыпф, – я со своей стороны обещаю сделать все возможное…

– Какой еще властью? – удивился Смыков. – Власть ваша, братец мой, закончилась в тот момент, когда мы на этом бережке якорь бросили. Выбирали ведь вас лишь в силу особых обстоятельств, которые уже не имеют места быть.

– Слушая вас, у меня возникает ощущение, что вы работали не следователем милиции, а преподавателем русского языка в школе для папуасов, – еще пару недель назад Лева никогда бы не осмелился сказать такую дерзость Смыкову.

– Да, товарищ Цыпф, – тот сочувственно глянул на Леву. – Верно говорят, что власть портит человека.

– Уж извините… – Лева развел руками.

В лесу снова затрещало, и на опушке появился Зяблик. С совершенно будничным выражением лица он вытирал листьями руки.

– Вы, братец мой, и в самом деле его изнасиловали? – поинтересовался Смыков.

– Ну ты что, в натуре! – возмутился Зяблик. – За кого меня принимаешь? Я педрилой сроду не был.

– А почему он так верещал?

– Сунул ему для острастки сучок в задницу, вот и все. Пусть знает, каково той кастильской монашке пришлось. С девственностью надо в пятнадцать лет расставаться, а не в семьдесят. Всякому овощу свое время, как говорил царь Соломон.

– А что это вы, братец мой, так старательно руки трете?

– Слабаком парень оказался. Уделался от страха, как медвежонок в овсах. Ну ничего, урок ему на всю жизнь будет…