Между прочим…

Он произнес какие-то общие фразы, типа: мы очень рады, мы надеемся… Потом стал задумчиво смотреть в окно. В этот момент он соображал своими хитрыми армянскими мозгами, на сколько можно меня обдурить. Я студентка, не в курсе сценарных расценок, почему бы и не обдурить? Он назвал сумму: ниже низшего предела, занизил на треть.

Я обомлела. Сумма показалась мне астрономически огромной. Нереальной. Стоимость машины «Победа».

Я подписала договор. И поехала на дачу. Там ждала меня моя семья: муж и маленькая дочка.

Я показала мужу договор. Муж нахмурился. Четыре тысячи – это его двухлетний заработок. Он должен корячиться два года, чтобы заработать такие деньги, при этом не пить и не есть.

Когда деньги поступают в семью – это достаток. Но обеспечивать достаток должен мужчина, а не женщина. В том, что деньги зарабатывает жена, есть некое нарушение баланса. Муж как бы перестает быть хозяином и не может командовать. Может, конечно, но его не будут слушать. Главным становится держатель денег. А кто держатель – тот и хамит. Я это заметила в других семьях.

Мы только начинали нашу жизнь. Вместе спали, пропитываясь теплом друг друга, любили свою маленькую дочку больше всего на свете. Я не собиралась хамить. Главное, чтобы был достаток, а кто его обеспечивает – не все ли равно.

Мой муж был умный, красивый, из хорошей семьи. Мне нравилось на него смотреть и его слушать. Но все равно его позиция пошатнулась.

На Западе инженер – обеспеченный человек. А у нас положение инженера – ниже низшего. Такая досталась страна и такое время.

Муж посмотрел договор и отложил его на подоконник.

– Я хочу помыть голову. Полей мне воды, – попросила я.

Он согрел в ведре воду, стал поливать из ковша.

Я стояла над тазом, согнувшись, раздетая до пояса. Меня бил озноб. Спина мелко дрожала, как у собаки.

– Тебе холодно? – спросил муж.

– Нет.

– А почему ты дрожишь?

– Не знаю.

Это был шок счастья. Мне удалось прорваться в производство. У меня будет фильм. Теперь мы с Симоновым из одного сословия. Не на равных, конечно, но все равно: он писатель и я писатель.

Большая радость – это тоже стресс, со знаком плюс. И организм реагирует адекватно. Видимо, происходит выброс адреналина.

Меня трясло. Начиналась новая жизнь. Пусть она начнется с чистой головой.

Я замотала голову полотенцем.

Мы с мужем вышли на улицу, сели на деревянное крыльцо. Сидели молча, наслаждались покоем. Муж был грустный.

Я вступала в новую жизнь, как будто приземлилась на другую планету. Там интересно, там таланты, другая степень свободы. Там меня отберут, и он останется без меня. А мне ничего не страшно. Я, как Буратино, прорывалась к двери в каморке у папы Карло. Золотой ключик был зажат у меня в кулаке.

Ко мне прикрепили режиссера-постановщика. Это был выпускник ВГИКа Андрей Ладынин, сын Пырьева и Марины Ладыниной.

Сегодняшнее поколение, возможно, не помнит этих имен. Иван Пырьев был хозяин кинематографа, любимец власти, главный бабуин в кинематографическом стаде. Марина Ладынина, его жена, – красавица, звезда тридцатых годов. Но… «пришли другие времена, взошли другие имена». Пырьеву мстили за прежний успех и за прежнее могущество. В нашей стране только так и бывает: кто был всем, тот стал ничем.

Ладынина тоже не снималась. У Пырьева была новая жена.

Андрей Ладынин передвигался на худых ногах, ходил задумчивый, потусторонний, постоянно грыз спичку. Его пальцы были коричневые от спичечной серы. Когда садился, переплетал ноги одну вокруг другой. Я называла это «заплетать ноги в косу». Его дразнили «тени забытых предков».

Андрей – очень милый, нежный человек, но весь режиссерский дар воплотился в его отце Иване Пырьеве. Андрею не досталось ни крошки.

Я не знаю, в чем было его призвание. Может, он был прирожденный биолог, или летчик, или врач-терапевт. Но только не режиссер. Ему это было совершенно неинтересно, и он не знал, с какого бока подойти к сценарию.

И я не знала. Это был мой первый опыт.

Мы сидели друг против друга и мучились.

Иван Пырьев подозревал, что Андрей не пригоден к профессии.

Однажды он завел меня в свой кабинет на «Мосфильме» и спросил:

– Что ты думаешь о моем сыне?

Я чуть было не ляпнула то, что думала, но вовремя спохватилась. Все-таки я имею дело с отцом.

– Он очень интересный человек, – отозвалась я. И это не было преувеличением. Андрей действительно был интересный человек во всем, кроме кино.

Иван Александрович тут же расположился ко мне и стал жаловаться на свою жизнь, на жену Андрея, которая говорила: «Когда сдохнет этот старик…»

Я во все глаза глядела на Пырьева. Издалека он казался мне всемогущим, как Сталин. А тут сидел передо мной обиженный пожилой человек, совершенно обычный. Пил чай, позвякивая ложечкой. Воистину, к кумирам лучше не приближаться. У него была необычная форма черепа: затылок оттянут назад, как у инопланетянина. Такая же форма была у Андрея. Талант не передался сыну, а физика передалась.