Между прочим…

Большая ошеломительная слава обрушилась на Сергея после его смерти. Ему было тридцать семь лет, когда его выдавили из страны. Молодость, переходящая в зрелость.

Я часто думаю: бедный, бедный Сережа, в которого никто не верил, кроме его мамы. Бедный – в прямом и переносном смысле, добывающий копейку фарцовкой, халтурными заметками. Мог ли он предположить, что когда-то слух о нем «пройдет по всей Руси великой». В России он станет культовым писателем. Это пришло после жизни. Но лучше поздно, чем никогда.

При жизни Сергея его рассказ напечатали в престижном журнале «Нью-Йоркер». Глыба молчания сдвинулась.

Дочь Катя спросила:

– Вот ты стал печататься, а что изменилось?

Он ответил:

– Ничего.

Это правда. Писателю интересен сам процесс творчества. Привычка ставить слово после слова. А печатают его или нет – это уже второй вопрос. Гроссман, например, писал в стол. Он знал, что в настоящем эту книгу не издадут. Но когда-нибудь его слово вырвется на волю и взорвет сознание.

Так и вышло.

Сергей Довлатов долго не мог пробиться. Его готовую книгу рассыпали в издательстве Эстонии. Сергей был в отчаянии. Но все равно верил в себя. Писатель всегда чувствует дополнительную энергию, спущенную ему свыше. И ему жалко тратить время на что-нибудь еще, кроме своих рукописей. Настоящий талант согласен жить в нищете, как Рембрандт, ему хватает духовной пищи. Так жил и Сергей на своей улице Рубинштейна, в доме № 23. Здесь возле дома он обычно стоял и поджидал своих друзей. Сейчас на этом месте ему поставили большой бронзовый памятник. Памятник каким-то образом передает сущность Довлатова, потому что он и сам был большой в прямом и переносном смысле. Видимо, скульптор – его поклонник. Боже мой, если бы Довлатов знал…

Писателю нужен отклик. Он посылает месседж в мир. Ему хочется принять подтверждение: получили, спасибо. А иначе он кричит сам себе, и ни ответа ни привета.

Пушкин писал: «Желаю славы я, чтоб именем моим твой слух был поражен всечасно, чтоб мною ты окружена была, чтоб громкою молвою все, все вокруг тебя звучало обо мне…»

Поэт Евгений Винокуров писал о славе: «Она была сильней, чем похоть, страшней, чем на глазу бельмо…»

Довлатов тоже жаждал славы.

Я иногда думаю: как бы он принял свою большую славу, если бы успел дожить?

А никак. Довлатов был умен, ироничен, и он бы справился со своими медными трубами.

Предчувствовал ли он свою смерть? Нет. Природа бережет людей. Ограждает их психику. Знание своего часа может раздавить человека, поэтому никто не знает – когда и что там, за чертой?

Мне приходилось слушать Довлатова по «Свободе». Он читал свои эссе, и это завораживало: бархатный голос, умный анализ, юмор, новое осмысление. В Довлатова можно было влюбиться, не видя его. В отличие от Бродского. Иосиф Бродский часто читал свои стихи по телевидению. Когда я слушала стихи в его собственном исполнении, я их просто не понимала. На одной ноте, завывая. Сквозь вой не пробивался смысл стиха. Просто рыжий еврей стоит и воет в рифму. Когда я читала Бродского своими глазами, я понимала – за что он получил Нобелевскую премию. Большой поэт. Прекрасно читал Бродского Михаил Козаков. Не выл. Доносил смысл и божественный порядок слов.

Талант достается очень разным людям: приятным и неприятным. Например, Лермонтов был неприятный, с отвратительным характером, из-за этого и погиб. И подвел под монастырь Мартынова. Мартынов впоследствии удалился от людей, жил в монастыре, молясь Богу, замаливая грехи. Не вызвать Лермонтова на дуэль он не мог. Лермонтов буквально нарывался.

Сергей Довлатов наверняка был не прост. Чеховский Астров в пьесе «Дядя Ваня» говорил: «Талант в России не может быть чистеньким». Мы с Довлатовым почти ровесники, жили в одно время и в одном городе, но я не знала его лично. И слава богу. Чем меньше знаешь человека, тем он лучше издалека.

Владимир Войнович эмигрировал в Германию. После перестройки вернулся. Жена и дочь предпочли остаться в Мюнхене.

Я думаю, то же самое произошло бы и с Сергеем Довлатовым. Он захотел бы вернуться в Россию, в русский язык. А Лена и дети прижились в Америке. Там лучше климат. Больше солнца. Лучше медицина.

Сергей стал бы жить на две страны: Россия и Америка. Но его плодородный слой – в России. Он бы его питал. Из России ушли прежние безобразия, но появились новые. Сергею Довлатову было бы о чем рассказать.

Однажды я сказала Георгию Данелии:

– Сними фильм по Довлатову. Вы с ним очень похожи. Буквально одно.

Данелия ответил:

– Главное в прозе Довлатова – интонация. А интонацию в кино не передать. Довлатова надо читать, а не смотреть.

Известно, что чем лучше литература, тем хуже кино. Тем не менее Станислав Говорухин поставил фильм по Довлатову. Он назвал его «Конец прекрасной эпохи».

Я смотрела этот фильм с большим интересом, поскольку я люблю обоих – Довлатова и Говорухина.

Станислав Сергеевич недавно умер, и я не успела у него спросить: он всерьез называет брежневскую эпоху прекрасной? Довлатову так не казалось. Эта эпоха обошлась с ним сурово. Она его измызгала и выдавила из страны.