Между прочим (СИ)

Марина вздрогнула, побледнела, — разворачивайся. Мы возвращаемся к маме.

Обе, две…

Странная была пара. Эксцентричная, диковинная.

Она, Катенька Самохвалова (все подруги так звали), хотя теперь она была Бурмистрова — непредсказуемая, своенравная, импульсивная. Ревновала к кому ни попадя, капризничала, обижалась по пустякам, язвила, на пустом месте закатывала истерики, беспричинно надолго замыкалась в себе, но обожала своего милого до потери пульса.

Он, Родион Терентьевич (без отчества никто посторонний к нему не обращался) — весельчак и балагур, умеющий без видимых усилий любую неловкую ситуацию обратить в забавную противоположность; душа компании, эстет.

Катенька любила однотонную просторную одежду без содержания и формы, не признавала макияж и украшения, нервно курила; Родион Терентьевич — не то, чтобы франт, скорее лощёный аккуратист: брился трижды в день, раз в неделю ходил к парикмахеру, рубашки менял то и дело, ботиночки натирал до идеального блеска, даже шнурки гладил.

Она — миниатюрная, с тёмными бархатными глазками и старомодной косой, доверчивым, но печальным взглядом, тонкая и звонкая, даже теперь, будучи дважды матерью, выглядела обиженной школьницей. Он — широкоплечий боровичок, обладатель раскатистого баритона и ладоней, в которых терялась Катенькина ручка, даже обнимал её осторожно, словно боялся переломить.

— Катенька, — раскатисто басил Родион, бравший супругу на руки, чтобы поцеловать. Ты у меня… самая-самая!

Как замечательно было гонять вдвоём на великах по облакам, плывущим в лужах, прижиматься к вековым дубам спинами и целоваться, целоваться.

Родион был особенный. За ним охотились девицы, пытались заманить в силки семейного счастья. Он с удовольствием пользовался моментом, пока не встретил её.

— Как ты не поймёшь, дурёха, я согласен быть счастливым с любой девушкой. Почему бы не с тобой.

Она обмирала от наслаждения, это было заметно, но вырывалась, — отпусти, люди смотрят. Что о нас подумают?

— Знамо что — про любовь. Пусть завидуют. Лю-у-ди, я люблю Катеньку!

После свадьбы всё изменилось.

— Ты всех баб вот так, на глазах у всех, лапаешь, да, — не понимая сама, почему, кричала Катенька, забывая о том, что драматический сценический эффект значительно добавил число зрителей.

— Проходите, проходите. Жена театральную роль репетирует. Успокойся, родная. Хочешь мороженое? Говорят — сладкое успокаивает.

Родион знал, что неделя, а то и больше нервического бойкота обеспечена. Что поделать — такая она непредсказуемая. К тому же дети.

— Бросит ведь! Зачем я ему такая, — грызла ногти Катенька, — соберётся и уйдёт. Пусть не на совсем. Названивать будет, извиняться, а фоном в трубке визгливые женские голоса и весёлая музычка. Сама виновата: какого лешего было концерт по заявкам устраивать!

Подобные спектакли случались и тогда, в самом начале, когда подруги шептались за глаза, удивляясь, отчего Родион терпит её выходки и истерики, чего в ней видит такого, чего нет у них.

Муж любил дружеские вечеринки и встречи, музыкальные и поэтические квартирники, с удовольствием принимал в них активное участие. Катенька ненавидела всё, чем дорожил, чем восхищался и жил её мужчина, потому что…

— А потому-у-у, — визгливо орала она, — что твои подружки забывают одеваться, потому, что накрашены как куклы Барби, потому, что вульгарны и доступны как места общего пользования. Так жить нельзя, понимаешь — нельзя! У меня нервы не выдерживают.

— Я же тебя люблю, не их. Разве есть повод думать, что я… что они… Ты серьёзно? Клянусь — даже в мыслях не было. Кто они и кто ты! Даже сравнивать бессмысленно. “Ты у меня одна, словно в ночи луна, словно в году весна, словно в степи сосна. Нету другой такой ни за одной рекой”. Давай на квартирник Визбора сходим. Меня пригласили.

— Ага, на девочек без трусов любоваться, наблюдать как ты им, а они тебе, глазки строите. Да у меня сердце не выдержит.

— Неужели ты больше ни о чём думать не можешь? Гармония мироздания в разнообразии. Жить нужно, дышать полной грудью, впитывать каждую каплю дождя, каждый шорох осеннего листа. А девчонки, хоть тебя возьми — это же произведение искусства. Знаю, знаю, что истинная красота заключена глубоко внутри, что внешность вторична, но как жить без этих глаз, без милых сердцу ямочек…

— Скажи ещё — без истерик. Я ведь не такая как все.

— Я привык. Ты очаровательна, когда злишься. Твою удивительно милую печаль нужно увековечивать масляными красками.

— Именно поэтому ты всё делаешь мне назло?

— Вовсе нет, любимая! Я стараюсь попасть в резонанс с твоим настроением, но тщетно: натыкаюсь на шипы и иголки.

Катенька запросто могла без предупреждения заявиться в офис, обойти с публичной инспекцией сотрудниц и при всех начать разборку полётов, — вот с этой кудрявой овцой ты завис в пятницу у Гарика? С ней, спрашиваю!

Родион Терентьевич хватал супругу за руку, (дико извинялся мимикой и жестами) и уводил прочь.

Все всё понимали.

И сочувствовали.