Между раем и раем (СИ)

Разговор не клеился, если кто что произносил, то лишь коротко, вскользь. Всем и так всё было ясно. Горбачева, уже давно ставшего почти посмешищем, никто не жалел, но и камни ему в спину тоже не бросали. Его просто не упоминали. Он уже был как будто единым махом вычеркнут из жизни страны. Сожалели о другом, о том, что перестройке, так путём и не начавшейся, пришёл конец.

Наконец Хайкин с шумом встал, выдохнул и вперевалку выбрался из комнаты. Наверное, он отправился бродить по институту, по знакомым, как делал в последнее время в дни своих приездов. Почти следом за ним ушел и я. Казалось, можно было куда-нибудь подъехать, поглазеть по Москве на улицах, послушать разговоры, потолкаться в центре и около.

Но я отправился на Курский вокзал и сел в электричку. Не было никакого ощущения, что вокруг происходят исторические события. Люди в метро, на вокзале, как всегда торопились по своим делам, и даже разговоров сегодня не было слышно.

В Ногинске мои домашние не отходили от телевизора. Сведения о событиях шли очень скудно, всех удивляло, что самих "чепистов" не видно, и не слышно. Кроме того, они совершенно не смотрелись в том виде, как подали себя народу - бесформенной кучей без явного лидера. Люди гадали, а кто же сейчас в стране будет главным? И не соглашались друг с другом. Даже по телевизору было заметно, что везде к новой верхушке проскакивает какое-то несерьезное отношение.

Я подтвердил, что в Москве ничего существенного нет, рассказал, правда, и про вчерашние танки. Но поскольку через телевизор о них практически не говорили, мои слова прозвучали, как пересказ сплетен. В целом, решив для себя, что в Кремль протиснулся или протискивается какой-нибудь очередной Черненко, я запланировал на следующий день снова отправляться на огород. Не сидеть же из-за "хунты" без урожая, к тому же неизвестно, что еще останется в магазинах к зиме. Картошечка и прочее - хороший довесок к уже подкопленному у нас в квартире запасу макарон и круп.

В садоводстве нашем было по позавчерашнему малолюдно - середина недели, все на работе. И настолько всё спокойно и мирно, что домой совершенно не тянуло. Я провозился с разными делами почти до темноты. Приехал домой - всё как вчера, но чуть-чуть иначе. Телевизор работает, дикторы монотонно толкуют, а мои домашние - родители и младшая сестра Галя - не ловят каждое слово, а спокойно бродят по квартире, совершенно не прислушиваясь. Им, да и мне, становилось ясно, что "чеписты" постепенно отходят со своих позиций и драться, в случае чего, уже не будут. События как будто сами собой сходили на нет.

Включилась прямая трансляция. В Москве шёл большой митинг. С трибуны страстно взывали к народу давно известные или уже известные личности, уверенным баском произнёс весомые слова и Ельцин. Странное ощущение. Никто из них не говорил о победе, но тон у всех был такой, как будто тяжелый перевал уже несомненно пройден. Трансляция митинга прервалась, заговорил диктор за кадром. Какие-то общие слова на фоне чередующихся московских пейзажей. Снова включилась трансляция, но не митинга, а панорамы кремлёвской стены на фоне ночного неба. И диктор продолжает комментировать, типа, жизнь идёт, события происходят, словам разных Нострадамусов можно не верить, но тем не менее - сегодня как раз полнолуние. И огромная круглая луна на экране, освещающая крыши кремлевских зданий. Голос умолк, луна продолжает светить в наступившей тишине. Как многозначительная театральная пауза...

Я покосился на своих домашних, которые тоже умолкли и застыли.

-- Что, революция что ли? - вырвалось у меня совершенно произвольно.

Никто не хмыкнул и не возразил. Было похоже, что так оно и есть, в стране произошли необратимые перемены.

Прошло несколько дней. Чисто внешне казалось, прежнее вернулось и восстановилось. Но все ещё не столько понимали, сколько уже чувствовали - свершилось!

Все предыдущие разговоры, споры, обсуждения - порой даже очень бурные - закончились, то есть потеряли свой судьбоносный смысл, и продолжать их нет интереса. Они ни на что больше не повлияют.

Теперь остается только вспоминать, как постепенно накапливался взрывоопасный материал. В год моего перехода из МИХМа в "институт приборов" только начинался робкий разговор о хозрасчёте и материальной заинтересованности (т.н. политика ускорения).

Этот разговор уже в "институте приборов" шел у нас в два потока - иногда после работы нас оставляли на часок, выслушать доклад или сообщение об одном из вариантов, как можно реорганизовать производственный процесс в стране в целом и на нашем "почтовом ящике" в частности. Если здесь и задавались кем осторожные вопросы, то только о том, а будем ли мы в результате больше зарабатывать. В кулуарах, в основном в обеденный перерыв, говорящие между собой заходили дальше, касаясь уже самих экономических принципов и сомнения в социальной экономической справедливости нашей жизни,