Между синим и зеленым [сборник]

– Пасыба, – сказал мужик, почти не открывая рта. А если б открыл, то перекошенные, сломленные через один зубы, гнойное небо и кровяные десны все равно не позволили бы слову пробраться живым и невредимым.

Дембель напомнил о просьбе. Но безвольный мужик и глаз не поднял.

Вышел обратно в улицу. Костя устало присел на деревянный поддон.

Мужик закашлял. Костя потянулся к спине – постучи да пройдет, – н о тот отодвинулся, типа сиди ровно и не мешай мне тут дохнуть. Я дох тут всю жизнь, а ты кто такой, чтобы мне теперь помогать.

Да и сдохни на здоровье.

Он смотрел на этого мужика и знал, не надо смотреть. Так не смотрят на больных детей или приговоренных к вечным мукам инвалидов. Но Костя не мог оторваться. В какой-то момент он понял, что никогда не докатится до такой глухой старости и лучше умрет молодым, чем останется жить с нелюбимой жизнью.

Он представил, а вдруг поймают все-таки. Вдруг там действительно были расставлены камеры, и на всех полицейских опорниках уже висят ориентировки с его лицом. Розовый-розовый танк. Зеленый испуганный Костя.

Видел наяву, как сперва звонили на брошенную симку, после – как пришли домой, как беседовали с матерью и опрашивали соседей. Сейчас, наверное, поднял шумиху участковый и заработали опера.

Костя думал про Летчика. Он вспомнил зачем-то, что ненавидит погибшего сослуживца, что никогда бы не общался с этим умником, встреть такого на гражданке. Он признался даже, что завидовал, как Летчик спокойно справляется со службой, как не трогают его суточные наряды, как быстро тот бегает и выносит марш-броски, как скоро запоминает статьи из устава караульной службы. Он говорил не думая, и слова, подбадривая друг друга на связный ненужный текст, лились кипятком пропащих обид.

Он вспомнил, как познакомился с Лехой. Как стояли они, голые, в кабинете хирурга, когда их притащили сержанты на первый казарменный медосмотр, как смущенно теснились в очереди и краснели, краснели, краснели. Это ведь Летчик не поддался команде «нагнись», когда бородатый врач хотел что-то рассмотреть в промежности. Это Костя нетронутым вышел вслед из кабинета и гордо пронес себя мимо запуганных до тряски черепов.

Он помнил, как их били дембеля, и если здоровый Костя задыхался от ударов, то мелкий Леха на удивление терпел и даже посмеивался, наслаждаясь словно такой понятной и ожидаемой близостью.

Долго жило в нем чувство небелой зависти, когда Летов стал замком и получил сержантские лычки. Окрепла зависть до ржаной ненависти, когда появилась фотография Лехи на доске Почета, и как на утреннем разводе сам комбриг благодарил его за службу, а потом играл гимн, и казалось, что гимн играет специально для Летчика.

Он пытался найти повод, чтобы разругаться с Лехой до последнего армейского дня, но не поддавался тот на провокации, терпел насмешки над своим ростом и лопухами ушей, улыбался всякий раз, когда срывался от дикой тоски психованный Костян. Пряталась в Летове какая-то своя особенная тайна, и знал о ней один Летов. Тайна эта позволяла Лехе просто быть, а не стараться кем-то стать. Ничто не могло расшатать его крепкий воинский дух.

А потом, много времени спустя, позвонила мать Лехи и сообщила страшное:

«Лешеньки не стало. Он так вас ценил. Вы приезжайте, пожалуйста».

И так паршиво стало, что Костя, не раздумывая, решил ехать. Он, конечно, не полюбил Летчика, но вконец возненавидел себя. Он живой, а Лехи больше нет.

Тогда и решил, что отомстит. Найдет и отомстит. Руками задушит, горло порежет, изобьет до смерти того, кто убил его друга. А как иначе, как еще он мог поступить?

Мужик запыхтел. Нещадно глотал он воздух, не мог раскашляться. Глаза его, белые-белые, заплыли, и Костя сам почувствовал пелену мути, густой войлок слепоты.

– Дай, – шипел он, – дай.

Костя вытащил сигарету, но мужик сжал губы, как ребенок. Не буду.

– Дай, дай, – повторял безумно.

И Косте тоже сказал – дай.

– Я видел там на улице машину. Это ваша машина? Не могли бы вы… ну, может быть, вы одолжили бы машину. Я верну, я отвечаю.

– Машину? – о жил мужик. – Что ты! Машина – это все, что у меня осталось. У меня больше ничего нет. Я всю жизнь старался жить правильно, а теперь что… кусок железа на последнем ходу.

Костя подумал, что машина все равно не спасет мужика.

– Понимаете… я должен добраться до одного места.

Он хотел рассказать, но не стал. Чем он мог помочь, этот пропитой мужик. Казалось, дотронься до него – упадет. Ватная мякоть, резиновый корпус. Вот кому нужно умирать.

Трещала проводка, и моргал назойливо свет.

– Дай, дай, – снова повторил безумный мужик.

– Что тебе дать? – рявкнул Костя.

– Дай, – кряхтел тот судорожно и страшно.

На всякий случай пошарил в карманах. Вытащил сложенную напополам пятихатку и сунул в передний карман кителя. Вбежал дембель. За мгновение до прощального полета мужик вдруг рассмотрел наконец Левчика. Потянул уже руку, рыбий рот задвигался, и выскользнула немота, понятная, может, одному только дембелю. Но тот ничего не ответил. И мужик не смог объяснить.