Между синим и зеленым [сборник]

Не пойму, что такого в этом кардигане. На груди два плетеных бутона роз или пионов, у талии выпуклый вязаный стебель с угловатыми резкими листьями. Пытаюсь определить, розы или пионы все-таки.

– К-хм, – выдает она заносчиво, дернув подбородком, – я говорила бабушке, но раз уж вы пришли. В общем, сейчас мы собираем деньги на благоустройство территории и покупку новых игрушек детям. Видите ли, современным детям нужны современные игрушки.

– Можно узнать, какие? – спрашиваю, а сам все разглядываю цветочный набор.

– Покупкой занимаюсь не я, но, если хотите, – суетится воспитательница, – уточню, прямо сейчас могу уточнить.

– Да не нужно, – говорю, – что вы.

– Смотрите сами.

Я смотрю, убеждаясь, что все-таки розы цветут на груди этой властной женщины.

– Я бы попросила, – намекает дамочка, разворачиваясь, – извините, мне нужно к детям.

– Работа, – говорю.

– Работа, – соглашается женщина.

Она уже вплывает в зальное помещение, сливаясь с голосящим звоном тянущих срок детей, как оборачивается, замечая мой прежний оценивающий взгляд, и добавляет:

– Постарайтесь не медлить с деньгами, хорошо?

– Хорошо, – улыбаюсь и хочу что-нибудь еще спросить, только не уходите, товарищ воспитательница, но та растворяется.

– Ах да, – появляется снова, – у нас есть группа в Вайбере. Вступите, пожалуйста. Там родители общаются. Мамочки в основном. Не знаю, будет ли вам интересно. Но спросите, по крайней мере, какие игрушки закупают детям.

– Хорошо. Нет проблем.

Я кричу вслед, что вернусь вечером. Ответа не дожидаюсь. Наблюдаю украдкой, как Гриша возится с ребятней, переставляя кубики на паласе, и думаю, что все будет хорошо.

Надо торопиться. Сегодня много дел. Нужно подписать рапорт на отпуск, взять билет до Питера, навестить Оксану, позвонить матери…

Когда я зашел, рухнула бархатная крышка гроба. Какое-то мгновение она еще прижималась к стене, увешанной овалами венков, но, почувствовав присутствие жизни, не удержалась, видимо, кивнула и бахнула. Обозначила свое присутствие и мое вхождение в обитель церемониального прощания.

С нарастающим звоном дверных колокольчиков послышался топот. Вышел мужичок, испуганный, бледный от старости и круглый от хорошей жизни, он выделялся на фоне тощих цветов, красноты матерчатых лепестков и зелени пластмассовых листьев, черных ленточек с золотым тиснением и желтым воском горбатых свечей.

– Здравствуйте, – произнес я чуть слышно. Но в густой, забитой ритуальной теснотой комнате звук разряжался и становился до того четким, что, казалось, говорит кто-то другой, невидимый.

– Здравствуйте. Я вас слушаю.

Он говорил, будто я пришел на прием к врачу, а не в ритуальное агентство.

Старик поправил очки, потянулся к тетради, где вел черновой учет.

– Это вы мне звонили?

– Нет, я не звонил. А что, надо звонить?

– Желательно, – сказал старик. – У нас большие очереди, хороший спрос. – От значимости собственного дела он ахнул, присев на табуретку.

Табуретка пошатнулась. Старик закурил и пожаловался на низкое давление.

– Много клиентов?

– Постоянным посетителям скидка, – ответил старик.

Он прокашлялся и затушил сигарету прямо о край стола. Недокуренный кончик сверкнул и умер, и старик опять внимательно кивнул, придавая значимость моему визиту.

Снова заиграли колокольчики.

Я отошел в сторону, облокотился на стеклянную витрину, под которой пестрели образцы крестов, как наглядный пример предстоящей вечности.

Женщина, уже обтянутая черным платком с какой-то марлевой подкладкой, объясняла старику, что нужен самый дешевый вариант, якобы воля покойного не претендовала на роскошь. Иногда она срывалась и плакала, рассказывая, каким замечательным тот был и как несправедливо иногда поступает жизнь с лучшими ее представителями.

Старик слушал и, как полагается, тяжело вздыхал. Он спросил о наличии дисконтной карты, на что женщина машинально отмахнулась, не придав значения возможной динамике смерти и тенденции утраты.

Щелкали кнопки калькулятора, и всплывающая сумма убеждала, как невыгодно умирать. Женщина спрашивала, предусмотрена ли доставка и есть ли возможность оформить рассрочку. Говорила она коротко, понимая, что нужно продержаться, решить эту проблему, а потом впустить заслуженную слабость и предаться скорбящей участи.

В тот момент я подумал об отце. Представилась мне одинокая оградка посреди заросшего пожухлой травой поля, деревянная скамейка, на которой сидит бедная мать и тоже готовится к встрече. Я было подошел к этой несчастной вдове ли, матери, встретившей известную каждому потерю, но та, заметив, что я нахожусь рядом, засуетилась, еще раз поблагодарила старика и вырвалась на улицу. Так бывает, когда личная беда не должна стать известной никому, потому что боль нужно пережить, а не растратить.

Повсюду стоял пресный запах тоски. Настолько откровенно пахло, что даже свет не проникал, уверенно крепла темнота, разбавленная слабым мерцанием дневной лампы.

Старик что-то записывал в тетрадь, кряхтя, довольно поглаживая глубокую залысину. Он собирался жить до тех пор, пока не умрет последний человек, которым, наверное, окажется сам.