Межконтинентальный узел

Славин держал в кабинете маленькую электрическую плитку, кофе пил постоянно, хотя в последнее время его друзья-медики в один голос уверяли, что кофе — это яд. Славин только посмеивался: «То нельзя есть хлеб — жиреешь, то, наоборот, надо есть хлеб, ибо это „синтез здоровья“, то пей аспирин, то остерегайся его, потому как „разъедает стенки кишечника“. Все ерунда: организм подобен индикатору — тянется к тому, что потребно. Давайте научимся верить себе, своему естеству. „Вперед к здоровью“ — значит, назад, к древним!»

Даже растворимый кофе он делал в медной кастрюльке — прислал Руслан Цвинария, старый приятель из Сухуми; больше таких кастрюлек не будет; кустарей, тех, кто наладил выпуск их, восстановив забытое ремесло, больше нет — слишком много зарабатывали, так, во всяком случае, посчитали фининспекторы; с трудом удалось отбить до суда. «Попроси приехать кого-нибудь из крепких московских юристов, — писал Славину его приятель, — кто-то осознанно торпедирует саму идею инициативности; большое начинается с малого, тревожно…»

Следователь вышел из кабинета, заметив Славину:

— Я ненадолго.

— В окна прыгать не намерены? — поинтересовался Славин, поднявшись с кресла. — Не советую, шишку набьете, стекла у нас непробиваемы.

— Я очень люблю жизнь, — тихо сказал Кульков. — Зачем же прыгать в окно?

Славин, разлив кофе по чашкам, протянул Кулькову.

— Очень вкусно, — деловито сказал тот, отхлебнув глоток. — Сразу вспомнились Гагры…

— Вы ведь не очень любили Гагры, насколько я знаю? Все больше Сочи.

— Это в молодости. Сейчас-то я мечтаю о Гаграх…

— Да, место отменное… Вы ко мне попросились оттого, что в камере страшно? Особенно наедине с собственными мыслями?

— Скажите, — задумчиво начал Кульков, — закон о том, что разоружившийся человек, принесший повинную, освобождается от наказания, действительно имеет силу или же это было нам нужно в целях пропаганды?

Несколько опешив, Славин переспросил:

— «Нам»?! Вы сказали «это было нам нужно»?!

— Я еще не научился отделять себя от общества, — вздохнул Кульков. — Постарайтесь меня понять верно. Если на чашу весов положить то, что я сделал для повышения обороноспособности страны, а противоположить этому информацию, которой обменивался с коллегами по науке во имя идеи договоренности между нашими странами, то, уверяю, счет будет в мою пользу, как гражданина, члена нашего социалистического общества.

— Вы еще, видимо, не пришли в себя, Геннадий Александрович. Вы несете ахинею, простите за резкость. А вам есть что сказать мне по делу, особенно в связи с последним запросом из Лэнгли… Вы ведь и сами несколько растерялись, расшифровав его, не правда ли? Помните текст?

— Какой именно вы имеете в виду?

— Послушайте, вы боретесь за каждую секунду, — сказал Славин, и слова эти потрясли Кулькова, потому что лысый повторил то, о чем он сам думал при аресте; точно, они изобрели что-то такое, что пишет мысли, с еще более леденящим душу ужасом подумал Кульков. Только б не вспоминать т о! Нельзя! Гибель! Конец! — Вы боретесь даже за долю секунды, — повторил Славин, с удивлением заметив, что Кульков расплескал кофе — так задрожала его тонкая рука с длинными, красиво сделанными ногтями. — Или я не прав? Вы поправляйте меня… Пока что допрос не начался, я не следователь, можете со мной беседовать… Вам подполковнику Гаврилову придется отвечать… На каждый вопрос… Можете, конечно, отказываться, лгать, но мы знаем правду, Геннадий Александрович, всю правду… Вот в чем штука…

— Нет, вы не знаете всей правды, — откашлявшись, возразил Кульков. — Это только от меня зависит, открыть ее вам или нет. Зато от вас зависит другое: сохранить мне жизнь или лишить меня этого дара…

— Полагаете, что пятнадцать лет в камере — это жизнь?

— Не торопитесь присуждать меня к пятнадцати годам. Я же не зря спросил вас: действует ли и поныне закон о раскаявшихся и «разоружившихся»?

— Действует. Мы не привлекаем к суду шпиона, который сразу же пришел к нам и во всем признался. Но, Геннадий Александрович, вы же йе пришли к нам… Нам пришлось самим брать вас…

— А это как посмотреть… Я же ехал к вам с повинной… А вы поторопились меня арестовать…

— Повторяю, ЧК находится не в Шереметьеве…

— А если в Шереметьеве этой ночью должен был находиться тот, в ком вы заинтересованы куда больше, чем во мне? И я хотел приехать к вам не с пустыми руками? А в сопровождении человека, знающего всю цепь? Что вы скажете на это?

— Я отвечу, что предложение любопытно. Нам бы, конечно, было небезынтересно познакомиться с тем, кто знает цепь, но, согласитесь, с нашей помощью — обратись вы к нам вовремя — это можно было бы сделать значительно более профессионально.

— Пожалуйста, постарайтесь меня понять… Если вы согласитесь с моей версией, что я ехал к вам добровольно отдать себя в руки наших славных органов, мое положение позволит мне — в этом случае — принести нашему делу максимальную пользу…