Межконтинентальный узел

– Чаю хотите? – спросил Славин, весело глядя на Кулькова, когда контролер после истерического срыва в камере привел его в кабинет, в котором находился следователь подполковник Гаврилов.

– Если можно, кофе, – ответил тот растерянно: столь неожиданной была улыбка на лице этого кряжистого лысоголового человека.

– Держу только растворимый… Хотя очень хороший, бразильский…

– Спасибо. Без сахара, пожалуйста, – попросил Кульков.

– Есть сахарин.

– Нет, благодарю.

– Ладно, сделаем горький, – согласился Славин. – Сколько ложек класть? Имейте в виду, очень крепок, а вы жаловались на сердце…

– Тогда одну, если можно…

– Можно, отчего же нельзя…

Славин держал в кабинете маленькую электрическую плитку, кофе пил постоянно, хотя в последнее время его друзья-медики в один голос уверяли, что кофе – это яд. Славин только посмеивался: «То нельзя есть хлеб – жиреешь, то, наоборот, надо есть хлеб, ибо это “синтез здоровья”, то пей аспирин, то остерегайся его, потому как “разъедает стенки кишечника”. Все ерунда: организм подобен индикатору – тянется к тому, что потребно. Давайте научимся верить себе, своему естеству. “Вперед к здоровью” – значит назад, к древним!»

Даже растворимый кофе он делал в медной кастрюльке – прислал Руслан Цвинария, старый приятель из Сухуми; больше таких кастрюлек не будет; кустарей, тех, кто наладил выпуск их, восстановив забытое ремесло, больше нет – слишком много зарабатывали, так, во всяком случае, посчитали фининспекторы; с трудом удалось отбить до суда. «Попроси приехать кого-нибудь из крепких московских юристов, – писал Славину его приятель, – кто-то осознанно торпедирует саму идею инициативности; большое начинается с малого, тревожно…»

Следователь вышел из кабинета, заметив Славину:

– Я ненадолго.

– В окна прыгать не намерены? – поинтересовался Славин, поднявшись с кресла. – Не советую, шишку набьете, стекла у нас непробиваемы.

– Я очень люблю жизнь, – тихо сказал Кульков. – Зачем же прыгать в окно?

Славин, разлив кофе по чашкам, протянул Кулькову.

– Очень вкусно, – деловито сказал тот, отхлебнув глоток. – Сразу вспомнились Гагры…

– Вы ведь не очень любили Гагры, насколько я знаю? Все больше Сочи.

– Это в молодости. Сейчас-то я мечтаю о Гаграх…

– Да, место отменное… Вы ко мне попросились оттого, что в камере страшно? Особенно наедине с собственными мыслями?

– Скажите, – задумчиво начал Кульков, – закон о том, что разоружившийся человек, принесший повинную, освобождается от наказания, действительно имеет силу или же это было нам нужно в целях пропаганды?

Несколько опешив, Славин переспросил:

– «Нам»?! Вы сказали «это было нам нужно»?!

– Я еще не научился отделять себя от общества, – вздохнул Кульков. – Постарайтесь меня понять верно. Если на чашу весов положить то, что я сделал для повышения обороноспособности страны, а противоположить этому информацию, которой обменивался с коллегами по науке во имя идеи договоренности между нашими странами, то, уверяю, счет будет в мою пользу, как гражданина, члена нашего социалистического общества.

– Вы еще, видимо, не пришли в себя, Геннадий Александрович. Вы несете ахинею, простите за резкость. А вам есть что сказать мне по делу, особенно в связи с последним запросом из Лэнгли… Вы ведь и сами несколько растерялись, расшифровав его, не правда ли? Помните текст?

– Какой именно вы имеете в виду?

– Послушайте, вы боретесь за каждую секунду, – сказал Славин, и слова эти потрясли Кулькова, потому что лысый повторил то, о чем он сам думал при аресте; точно, они изобрели что-то такое, что пишет мысли, с еще более леденящим душу ужасом подумал Кульков. Только б не вспоминать то! Нельзя! Гибель! Конец! – Вы боретесь даже за долю секунды, – повторил Славин, с удивлением заметив, что Кульков расплескал кофе – так задрожала его тонкая рука с длинными, красиво сделанными ногтями. – Или я не прав? Вы поправляйте меня… Пока что допрос не начался, я не следователь, можете со мной беседовать… Вам подполковнику Гаврилову придется отвечать… На каждый вопрос… Можете, конечно, отказываться, лгать, но мы знаем правду, Геннадий Александрович, всю правду… Вот в чем штука…

– Нет, вы не знаете всей правды, – откашлявшись, возразил Кульков. – Это только от меня зависит, открыть ее вам или нет. Зато от вас зависит другое: сохранить мне жизнь или лишить меня этого дара…

– Полагаете, что пятнадцать лет в камере – это жизнь?

– Не торопитесь присуждать меня к пятнадцати годам. Я же не зря спросил вас: действует ли и поныне закон о раскаявшихся и «разоружившихся»?

– Действует. Мы не привлекаем к суду шпиона, который сразу же пришел к нам и во всем признался. Но, Геннадий Александрович, вы же не пришли к нам… Нам пришлось самим брать вас…

– А это как посмотреть… Я же ехал к вам с повинной… А вы поторопились меня арестовать…

– Повторяю, ЧК находится не в Шереметьеве…

– А если в Шереметьеве этой ночью должен был находиться тот, в ком вы заинтересованы куда больше, чем во мне? И я хотел приехать к вам не с пустыми руками? А в сопровождении человека, знающего всю цепь? Что вы скажете на это?