Межледниковье (СИ)

Наш класс терпел ее из последних сил. Терпение лопнуло после очередной конт­рольной по истории, когда за ничтожное перешептывание она выперла за дверь под­ряд четверых.

Выражая волю класса, я составил стихотворную прокламацию, начинающуюся словами? "Друзья! Довольно нам терпеть Все подлости Заплатки! Довольно овцами сидеть Под взглядом этой кадки..." И так далее, чем дальше, тем круче, с постоянным рефреном: "Друзья, смелей, друзья, смелей, Поддержим газават!" (Как раз мы прохо­дили историю Кавказских войн). Написав все это безобразие, на обороте той же про­кламации я собрал подписи класса (подписали все), и в следующий приход в наш класс, несчастная историчка увидела эту петицию на пустом учительском столе, стихами вверх.

Чтобы сообразить, что к чему, историчке достаточно было прочесть две началь­ные строки воззвания. Схватив листок, она выскочила из класса и более в него уже не вернулась.

Цель была достигнута, теперь предстояло платить по счетам. Кисло пришлось бы мне за этот "газават", за эту "коллективку", кабы этому делу был дан ход. Но учителя сами с трудом переносили историчку и сделали все возможное, чтобы убедить ее не кидаться с жалобами по инстанциям — ведь подписался весь класс. Вгорячах исто­ричка уволилась.

Тем не менее я (идиот: хоть бы почерк изменил, хоть бы изложил петицию печат­ными буквами!), тем не менее я был привлечен к ответу. В класс явился директор. мужик, нами весьма уважаемый, поднял меня с места, безошибочно отнеся ко мне авторство "этого гнусного пасквиля". Директор выпер меня из класса с тем, чтобы сегодня же мать пришла в школу! Чтоб оба родителя пришли!

Отец мой в школу никогда не ходил и не пошел бы ни за какие коврижки. Мать, вернувшись после беседы с директором, долго разглядывала меня с неприязненным любопытством.

— Taк вот, значит, каково твое творчество? — спросила она. — Теперь понятно, почему ты дома ничего не показываешь. Представляю наш восторг по поводу такого творчества! А ведь есть в Ленинграде пишущие школьники, ребята, сочиняющие настоящие стихи! Вот в классе у сына нашей медсестры один ученик и в стенгазете печатается, и в литературных олимпиадах участвует. Тут я понимаю: есть, чем гордиться и школе, и семье. А ты? Ты считаешь стихами ту гадость, которую дал мне прочесть Аркадий Исаакович (директор)?

Потом мать поведала, что этой моей рифмованной мерзостью оскорблен весь педагогический коллектив нашей школы, что в РОНО, а может, и в ГОРОНО уже известно все, и только под личную ответственность директора меня, может быть, оставят в школе, а если и оставят — то до первого серьезного замечания. И следить за мной отныне будут неусыпно: первое серьезное замечание — и я вылетаю из школы "с волчьим билетом". Этот "волчий билет" помнился матери еще с гимназии, где она начинала учиться перед революцией.

Конечно, это была накачка с максимальным запугиванием по поручению дирек­тора, уже давшего понять матери, что карательных мер ко мне не применят. Конеч­но, ни в каких ГОРОНО об этом случае не узнали, но я, надо признать, проникся опас­ностью момента и недели три после этого был образцом поведения и даже учебы, особенно на уроках нового нашего историка.

А историчку, надо сказать, мне было жалко...

Вскоре, столкнувшись со мной в коридоре, директор сказал:

— Ты, Тарутин, вместо того чтобы сочинять всякие непотребства, написал бы для школьной стенгазеты стихотворение о Советской Армии (приближалось 23 февра­ля). Сделаешь?

— Постараюсь, Аркадий Исаакович, — скромно ответил я, переполненный внут­ренним ликованием и уверенностью: конечно же, смогу!

— Давай, давай...

Вот оно, то самое официальное задание, подобное лицейскому: "А вам, Пушкин, советую встретить Гаврилу Романовича пиитическим подарком", или как там у Тынянова?

После уроков, не заходя домой, я пошел в Таврический сад, белый и безлюдный, очистил от снега скамью, уселся с тетрадью и карандашом и приступил к сочинительству, норовя осветить важнейшие вехи славного пути армии: становление, гражданская война, озеро Хасан и Халкин-Гол, взятие Берлина, боевая вахта на страже мира.

"Она возникла ... Она родилась... Ее создАл великий Ленин..." Дурак! Не "создАл", а "сОздал". "Ее великий Ленин создал..." Ну, создал, а дальше что? Создал — роздал... Кому что он роздал? Все не то! На слово "Ленин" имелись десятки рифм, хорошо мне известных, но Ленин угодил в начало строки. Может, все-таки "создАл"? Как, в самом деле, правильно: "создАл" или "сОздал"?