Мезонин поэта

…Ломкий лист прошения отца об отставке и дата — 1837 год — как бы подводят черту под московским периодом жизни Достоевского. Выходишь из тихого флигеля старой тропинкой больничного парка, прощаешься с меркуровским памятником великому правдоискателю и встречаешь у ворот новых людей, направляющихся по адресу его детства.

II

«Так как вопрос о даче для нас слишком важен… кажется, наверно наймем в Старой Руссе, тем более, что уже очень много удобства — дешевизна, скорость и простота переезда и, наконец, дом с мебелью, кухонной даже посудой, вокзал с газетами и журналами…» Это строки из письма Федора Михайловича к сестре от 20 апреля 1872 года. В мае колесный пароход под причудливым названием «Алис» доставил его с семьей на пристань Красного берега.

Последние годы жизни Достоевского — время «фантастических идей», пугающих провидческих озарений, новых художественных вершин, обретенного семейного покоя и счастья. Итоговые годы эти накрепко срослись с уездным городком Новгородской губернии, известным своим курортом и грязелечебницей. Для нас сегодня он — место, где создавались «Бесы», «Подросток», главы «Дневника писателя», «Братья Кармазовы», Пушкинская речь.

Не таким уж «скорым и простым» кажется тогдашний путь сюда из Петербурга. Сперва — по Николаевской «чугунке» до станции Чудово, где пересаживались на узкоколейную ветку в Новгород. Оттуда надо было пересечь озеро Ильмень, проплыть по Ловати, а затем уже — рекой Полистью до Старой Руссы.

Еще сложнее выглядело возвращение осенью в Петербург. Из-за спада воды в реке пароход не доходил до города. Зимой же Новгород со Старой Руссой связывал лишь санный путь. На бескрайней снежной глади Ильмень-озера ничего не стоило заблудиться. Поэтому обычно выбирали более длинную, но и более надежную «почтовую» дорогу в объезд.

К концу жизни провинциальная Россия начинает все больше тревожить воображение писателя. От зыбких фонарей, мокрых мостовых, подвальных трактиров и каменных дворов-колодцев своего Петербурга он обращается к ней за ответами на жгучие вопросы современной ему действительности. И находит их в Старой Руссе — Афимьевске «Подростка», карамазовском Скотопригоньевске…

Необходимые писателю контрасты встречались тут на каждом шагу. Глухое течение уездной жизни таило неожиданные во, до-вороты. Эхо социальных конфликтов отдавалось в тихих, уютных улочках.

На десять-двенадцать тысяч жителей приходилось тогда почти три десятка церквей и «несчетное множество питейных заведений». Мрачно темнели неподалеку от древнего монастыря кирпичные казармы бывших аракчеевских военных поселений, центром которых долгое время являлась Старая Русса. Гудели скотопригонный рынок и тракт, прорезавший весь город…

«Здесь, когда я приехал, разговаривали об офицере Дубровине (повешенном) здешнего Вильманстрандского полка, — сообщал Федор Михайлович. — Он, говорят, представлялся сумасшедшим до самой петли…»

То была вторая за десятилетие и третья с начала царствования казнь политического преступника, вызвавшая широкий общественный резонанс. По дневниковому свидетельству А. С. Суворина, Достоевский в задуманном продолжении «Братьев Карамазовых» героя своего «хотел провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили».

«Он» — это отнюдь не Дмитрий, какими-то чертами неуловимо напоминающий Дубровина, а «тишайший» Алеша, авторский идеал, само воплощение нормы среди «ненормальных». Известно, что именно его писатель тем не менее собирался привести к цареубийству.

Мысль о таком Алеше Достоевский вынашивал, пристально всматриваясь в людей, подобных Дубровину, пытаясь за их внешним «безумием» увидеть нечто иное.

Столь же внимательно обследовал он для своих произведений полюбившийся ему город, исходив Старую Руссу вдоль и поперек, чтобы точно указать, где находился дом Грушеньки Светловой, трактир «Столичный город», памятный нам по неистовым кутежам Мити и трагическим философствованиям Ивана, знаменитые мостики через «Малашку, речку нашу вонючую», на одном из которых Алеша повстречал Илюшечку Снегирева… Знаком был писатель и с Мокрым — селом Буреги, некогда почтовой станцией по дороге на Новгород. В соседних же Устриках, названных в «Бесах» Устьевым, завершается «Последнее странствие Степана Трофимовича»…

Но прежде всего — сам дом Достоевских, купленный в 1876 году после смерти владельца. Построенный «во вкусе немцев прибалтийских губерний», он «был полон неожиданных сюрпризов, потайных стенных шкафов, подъемных дверей, ведущих к пыльным винтовым лестницам».

Сравним это описание Любови Федоровны с обликом дома отца Карамазова, в котором тоже «много было разных чуланчиков, разных пряток и неожиданных лесенок».