Мгновенье славы настает… Год 1789-й

А несколько дней спустя — другая радостная для царицы новость."Посредством денег, — извещает посол, — можно пблучить все от депутатов, управляющих Францией"; согласен брать русские деньги популярный депутат епископ Оттенский, господин Талейран; более того, "господин де Мирабо не недоступен для этой приманки".

На полях сохранившейся депеши Симолина против этих слов собственноручная помета Екатерины II: "Проявить щедрость, если он не умер".

Мирабо успел получить "тайные деньги" только от французского короля, смерть помешала послужить Екатерине, мечтавшей (на полях книги Радищева) о множестве виселиц для этого человека.

Продавались отдельные революционеры, не продавалась революция.

Зато в Петербурге, благодаря обретенным секретным шифрам, стали накапливаться тайно прочитанные французские дипломатические депеши из русской столицы в Париж.

Граф Сегюр меж тем покидает свой пост; вместо него остается молодой поверенный в делах Эдмон Женэ. Оригинальные, странные черты этой личности весьма характерны для романтической эпохи надежд и переворотов. Молодой человек "из хорошей семьи": его сестра — приближенная королевы Марии-Антуанетты; он сам прославился, в 14 лет переведя (с комментариями!) историю Эрика XIV — трагического, странного шведского короля XVI столетия, затем Женэ — секретарь одного из братьев короля; в возрасте двадцати с небольшим лет он — второе лицо во французском посольстве при дворе Екатерины II, затем — фактически представляет в Петербурге революционную Францию. Вскоре царица узнает, что молодой дипломат присягнул новому Парижу, что он жертвует немалые деньги национальной гвардии: притягательная сила революции огромна.

Царица со смешанным чувством тревоги и злорадства читает депеши Женэ своему министру, которые легко расшифровываются петербургскими «мастерами». Тревога, потому что Женэ пишет в Париж строки дерзкие, зажигательные: "Я люблю свободу, ненавижу насилие и правила моего поведения основываются на гражданской присяге". Екатерине особенно любопытно было узнать, что французу смешны постоянные наблюдения за ним неумелых агентов полиции; что его удивляет смелость молодых офицеров, которые, узнав о подписании конституции Людовиком XVI, приходят в посольство расписаться в книге посетителей: "Я думал, что эти порабощенные люди не осмелятся даже бросить взгляд на человека, которого двор счел демократом… но я ошибся: малознакомые мне люди приветствуют меня и при встрече ласково со мною разговаривают".

Позже Екатерина узнает из отчетов Женэ подробности, которых не могли ей сообщить собственные полицейские; например, о нежелании многих воевать с Францией: "Люди говорили с энтузиазмом, что, если их сыновья, братья или родственники будут взяты на войну против французов, они будут заклинать их всем, что им дорого, чтобы они стреляли в воздух".

Женэ, которого не пускают ко двору, сообщает между прочим, что любимый внук Екатерины, 15-летний Александр, одобряет парижские преобразования (и что бабушка сама разъяснила будущему Александру I достоинства конституции, но "велела молчать"!). Более того, Женэ толкует о трех возможных типах грядущей "русской революции": во-первых, если к власти придет мрачный, гонимый сын Екатерины, Павел I (в его печальной судьбе Женэ не сомневается); во-вторых, "революция аристократическая", при которой самодержавие будет ограничено и возникнет анархия, как в Польше; третья возможность — "крестьяне, среди которых Екатерина необдуманно распространила идеи свободы в то время, когда она так же афишировала принципы современной философии, как теперь принципы деспотизма, — крестьяне более готовы, чем думают, сбросить иго своих господ-тиранов".

Оставим в стороне некоторые горячие преувеличения, например насчет влияния на крестьян французских философских идей, но легко вычислим понятное беспокойство Екатерины.