Мгновенье славы настает… Год 1789-й

Злорадство же царицы — месть за "неприятное чтение"-основано на том., что неопытный и легкомысленный дипломат прямо называет своих тайных агентов по именам и сообщает такие подробности секретных разговоров императрицы, что Екатерине не стоит никакого труда отыскать виновных.

То ли дело сама царица, которая нарочно послала свое письмо одному из французских принцев через Берлин, твердо зная, что немцы тайно распечатают, прочтут и узнают, как презрительно отзывается Екатерина об их страхе перед революционной Францией…

Мы наблюдаем любопытное психологическое противостояние престарелого Симолина и 25-летнего Женэ; старого служаки, усталого монархиста, — и горячего республиканца, патриота. Сказать по правде, революционная власть в Париже куда меньше притесняла российского посла, нежели Екатерина — французского. Особенно хотелось императрице унизить, обидеть дипломата, — но как же это сделать, если, по его убеждениям, всяческие знаки невнимания, отказ в придворных приемах ничего не стоят?

Однажды царице показалось, что представился случай поиздеваться над революционной дипломатией: с негодованием она узнает, что ее собственные предсказания насчет прежнего посла Сегюра сбылись; уехав в Париж, граф исполняет разные дипломатические поручения революционного правительства. Тут уж сама императрица берется за перо и пишет замечательную инструкцию по дипломатической части, оскорбительнее которой, ей казалось, ничего не придумать:

"Я прочла в газетах и в просмотренных мною письмах, будто г. Сегюр отправляется с поручением в Берлин, и мне пришло в голову, как бы не прислали его сюда. Но так как он один из тех, и даже один из первых, которые отреклись от дворянства, то его не надо принимать. Первый способ, каким его можно было бы отправить обратно, — объявить ему в Риге, что якобы есть распоряжение не пропускать его, второй способ — это, позволив ему приехать, сказать ему затем, что буржуа не представляются ко двору, если же он привез товары, то пусть торгует, но в качестве посланника короля-пленника я не хочу и не могу его принять".

Залп пропал даром; Сегюр в Россию ехать не собирался; отказавшись от титула, он уцелел при всех бурных перипетиях французской революции, позже снова стал графом и благополучно прожил до 1830 года.

Екатерина нервничает, злится. И на революцию, и на роялистов. Среди петербургских записей ее статс-секретаря и других приближенных, в ее собственных письмах заметна злость на нерешительных, безыдейных, нерасчетливых сторонников короля. "Можно ли помогать такому монарху, который сам свою пользу не понимает?" — восклицает императрица; позже она вручит графу д'Артуа (брату Людовика XVI, будущему королю Карлу X) миллион рублей и шпагу с бриллиантом, на металле которой надпись на русском языке: "С богом за короля!"; шпагу освятит в одном из петербургских храмов митрополит Гавриил.

"Я бы вам не дала шпагу, — сказали императрица, — если б не была уверена в том, что вы предпочтете погибнуть, нежели отказаться ею воспользоваться"; и что же могло быть символичнее, чем заклад этой знаменитой шпаги прусским ростовщикам для оплаты новых роскошных одежд королевского брата!

"Эти люди, — гневалась Екатерина, — хотели, чтобы нажаренные жаворонки сами летели б им в рот… Они все съели и ничего не сотворили".

При всем при этом царица предпочитает, чтобы против Франции активно действовали все же другие государи. "У меня, — признается Екатерина своему секретарю, — много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали".

Предприятия — это планы раздела Польши, Турции; и все получится, если «они», то есть Австрия и Пруссия, отвлекутся на якобинцев.

Однако тут возник прелюбопытный диспут между повелителями разных империй.

Среди множества лживо-вежливых, туманных высказываний мы выделим два особенно откровенных.