Хоть отряхнулся он, как водится,Вернулся к жизни и труду, —Я ни к труду, ни к безработицеЗа этим типом не пойду.Не принесут мне утешенияНи вавилонское смешение,Ни кухонный переполох.Количественные решенияНе для поэта, — видит Бог!Количественное клокочествоНесёт войну, разбой, недуг…Кто забракует одиночество,Тот и для общества — не друг.Хвала могучей, прозябательнойНепотопляемости стай,Но с их сплочённостью ласкательнойСовпасть мне, Господи, не дай!Чем в общей бочке быть спасённою,Втереться сельдью меж сельдей, —Быть лучше — ветром унесенноюОт времени и от людей.18–19 июля 1996
Пушкин и Вольтер
Не знаю: были правы иль не правыАнтичности улыбчивые люди,Но в том, что были счастливы они,Последние сомнения гони:На древности серебряном сосудеТы не увидишь пятен в наши дни.Искусство — отблеск счастьяНе прямой.И лишь НЕПРЕВЗОЙДЁННОЕ искусствоОтчётливей о счастье говорит;Смелей, прямей в рог радости трубит,Являя нам и светлый непокой,И весь возможный мир сообщности людскойЗатем, что не запальчиво, не шустро,Не переусложнённо, не красно,А попросту — БОЖЕСТВЕННО оно.О, был ли счастлив наш поэт великий,Когда, под шум древес многоязыкий,Кумирами язычества пленён,Он был… христианин? Но, дружный с наважденьем,И вещим, озорным ведомый заблужденьем,ВПОЛНЕ христианином — не был он?Поэт, которому весна стучится в грудь,Пока хоть так, — но счастлив будь!Прозренье редко людям душу греет.А заблуждение не долго длится.Простим часы гармонии певцу;Тому и «многобожие» к лицу,Кто эллинских богов так близко видит лица,Неповторимому доверясь Образцу.Простим полуневеденье блаженныхВоспитаннику статуй совершенных!Что вкруг него?Античность во плоти,Чьи духи осязаемы почти…И сладок лёгкий хлад касаний их мгновенных.Судьба ль тебе назначила, Поэт,Быть одиноким даже и со свитой?Жить отрицаньем, но… во цвете лет?Безверие питать. Однако ж под защитойТаинственных божеств Эллады знаменитой.Но в миг младоязычества (игройБеззвучной схвачен изваяний ройУлыбчивый…) —«Фернейский злой крикун»При них же… И настройку вещих струнФернейцу приписать так хочется порой!Твоей прохладой, мрамор ключевой,И свежей тяжестью листвы над головой,И виршей звонких записью живойНе знаешь иногда — кому обязан:Наивным грекам?Царскосельским вязам?Или сарказму радостно-кривойУсмешки вашей, искуситель старый,Гудоновский Вольтер, насмешник сухопарый?