Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Кто верит, что я «ничего не видала,
От подлинной жизни в отрыве», —
Не знает,
Что я далеко забредала
И видела почки на иве.

        Я видела снег, облепивший полозья,
        И зелень рассады под градом
        И то, как, набычась, мотает предфозье
        Цветами, растущими рядом.

Я видела:
На дождевом бездорожье,
Где нет на рябинах коралла,
Неверная почва пружинит, как дрожжи,
А верной — становится мало.

        Я видела, как собеседник лукавит —
        По холоду глаз его. Эка! —
        Я видела даже, как многие фавят
        Всю жизнь — одного человека!

«Мимозой тепличной» молва окрестила
Меня. А не в той ли «теплице»
Я видела, как замерзают чернила?
Как пишешь, надев рукавицы?

        В стихах моих оранжерейность искали.
        Не в этой ли «оранжерее»,
        В промёрзлых углах расцветая,
                                                   сверкали
        Из снега и льда орхидеи?

Что видела я, чтобы хвастать так яро?
Каких-то семьсот ограблений,
Две с лишком войны, единицу пожара
Да несколько штук выселений.

        Я видела:
        С неба снежинки слетали
        На вышвырнутые пожитки…
        Помилуйте!
        Это ЖИТЬЯ не видали.
        А ЖИЗНЬ мы видали. В избытке!

И прописи школьные в глаз мне не суйте,
Её восхваляя суровость.
Ступайте к другим и другим указуйте.
А нам — и диктанты не в новость.

1997

Честертон

Просили его унывать,
Молили его унывать,
Но он стоял на своём
И не хотел унывать.

        Золя ему в ухо жужжал,
        Что мир отменно блудлив;
        Толстой резину тянул
        Почти на тот же мотив:

Что мир, конечно, хорош,
Но счастью в нём — не бывать…
А он — стоял на своём
И не хотел унывать!

        Просили его унывать,
        Молили его унывать.
        «Отстаньте!» — он им отвечал
        И не желал унывать.

Просил его царь Соломон,
Молил его скальд Оссиан,
Просили — валялись в ногах! —
И Фрейд, и весь его клан.

        А там уж и Старость: «Пора
        Позиции, — шепчет, — сдавать!»
        Но он
        Настоял на своём
        И не захотел
        Унывать.

4, 6 ноября 1997

Жёлудь

Близ дубов я подбираю жёлудь
И в карман кладу, как лазурит,
Потому что жёлудя тяжёлость
Мне о ценном, цельном говорит.

        Оттого ли, что, лошадно-гладок,
        Ливнями налит, бочарно-бур,
        Этот тип с оттенком старых кадок
        Кажется тяжёлым чересчур?

Он карман мне тянет; он в подкладку
Укатиться может (ватник рван),
И приходится мне для порядку
Снова лезть за жёлудем в карман.

        Помню жест мой в том краю далёком;
        Жест, который мог бы ненароком
        На безлюдье важности нагнать!
        Так часы (с цепочкой и с брелоком)
        Из жилетки
                         под любым предлогом
        Извлекает завтрашний магнат…

Жёлуди мои в лесу зелёном!
Все вы (я ищу вас до сих пор!)
Были с репетицией, со звоном;
Все — как серебро и мельхиор!