Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

Неделю нас не трогали, по крайней мере внешне. Благодать!.. Потом от корпусов интерната один за другим отвалили несколько битком набитых автобусов, и в спальнях стало попросторнее. Мы начали ходить toa обычные школьные занятия, но вообще-то обстановка поначалу мало отличалась от детдомовской, разве что воспитатели были чуточку внимательнее к нам. На самом деле мы, не догадываясь о том, были под наблюдением постоянно. Не так уж трудно развесить везде, где только можно, скрытые камеры, тем более если здание строилось с учетом необходимости тотальной слежки. Уж не знаю, какой штат психологов обслуживал интернат, только работу они проделали колоссальную. Недели через три двухэтажные нары в спальнях разобрали за ненадобностью — половина воспитанников без всякого шума вернулась туда, откуда прибыла. И вот тогда-то за нас взялись по-настоящему.

Пошли тесты.

Я абсолютно убежден, что большей их части мы просто не заметили, меньшую же часть приняли за события случайные, но всегда требующие от нас той или иной реакции.

Отсев шел безжалостный. Школа, как я уяснил впоследствии, не воспитывала особых людей и вовсе не ставила перед собой такой задачи. Она всего лишь отсеивала неособых. Не мне судить Кардинала, искренне считавшего педагогику худшей разновидностью лженауки, — тем более что я с ним почти согласен. У него была иная задача. В своем любимом детище он применял методы чудовищно расточительные, но зато предельно эффективные.

Иногда нас специально оставляли в покое на несколько дней — никаких занятий, минимум внимания воспитателей — и смотрели, какую блажь мы учиним от скуки.

Через год нас перевели в другое здание, более соответствующее своими размерами нашим поредевшим рядам, а в большой корпус запустили новую партию шкетов. Через два года нас осталось не более пятнадцати процентов от первоначального числа.

И тогда пришла очередь Школы.

От нас уже не скрывали, кто мы такие и к чему готовимся. Наоборот, в первый же день в стенах Школы нас собрали вместе и объявили истину во всеуслышание. Помню, до меня тогда только и дошло, что мне, возможно, предстоит со временем стать о-очень большим начальником, и я от гордости аж вспотел. На самом деле и это было психологическим тестом, только в Школе нашу реакцию отслеживали куда тщательнее.

Вначале то, что происходило в мои первые дни в интернате, повторилось почти один к одному, с той несущественной разницей, что кровати были все-таки одноярусные. К моему некоторому удивлению, не все абитуриенты вышли из подготовительных интернатов, были ребята и со стороны. Несомненно, Кардинал считал, что в поисках жемчужных зерен не грех перекопать как можно больше навозных куч.

Из первых лет обучения в Школе запомнился один эпизод.

Знаете, как это бывает: ты высунув язык решаешь задачу, а твой сосед сзади, слывущий самым крутым в группе, многозначительно пинает твой стул или даже, притянув тебя за ухо, шепчет нарочито мерзким голосом, что если ты не решишь задачу и ему, то на ближайшей перемене будешь иметь с ним дело… Помню, я послал «пахана» подальше и заработал на этом очко. Нет, я не такой храбрый, просто я вовремя ощутил укол в затылке. Поддайся я — и меня немедленно взяли бы на заметку как возможного кандидата на отчисление из Школы. А «пахан» собрал вещички в тот же день.

Вообще-то это был довольно редкий случай; как правило, нельзя было догадаться, почему отчислен тот или иной кадет. Мы общались с младшими и ничем не могли им помочь — а как хотелось покровительственно поделиться! В тех редких случаях, когда мы о чем-то догадывались, приемы «педагогов» менялись радикально и быстро.

Свободного времени поначалу хватало. И очень не зря: кто-то сверху, невидимый, нацеливая на нас лупу, приглядывался. До поры до времени его не интересовали наши успехи в учебе; первичный отсев шел по совершенно иным признакам. То, что происходило в интернате, в самом лучшем случае сошло бы за вырубку в карьере безобразной мраморной глыбы. Теперь с нее снималось лишнее.

Может быть, таким образом удалось бы изваять прекрасную статую, не знаю. Школа не ставила перед собой такой задачи. Лучше было изгнать годного, чем оставить внушающего сомнения, — этот принцип проводился в жизнь с железной последовательностью.

Ничего этого мы не знали. Случалось, что кровать соседа вдруг оказывалась пустой. Это вызывало удивление и расспросы. Нам сухо отвечали, что кадет вернулся в свой прежний детдом или к родителям — откуда он там прибыл. Черт знает почему на начальном цикле обучения мы крайне редко были свидетелями процесса «собирания вещичек» — может быть, это делалось для того, чтобы не нервировать нас понапрасну.

Отчисленных быстро забывали.

Сильно поредевшие группы сливали в одну из двух-трех. К концу первого года обучения из двадцати двух групп осталось девять. Мы еще не догадывались, что к моменту выпуска должна была остаться лишь одна, как всегда бывало на более «ранних» потоках. Да и та обычно неполного состава.