Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

— Ну-ну. А насчет того, чем я тебя привлекаю, уж лучше бы не врал. Я ведь сразу поняла, что ты меня используешь. Если бы я была нужна тебе хотя бы как женщина для постели… А так — не о чем жалеть. Ты сам сделал все для того, чтобы я не влюбилась в тебя, как кошка. Спасибо, а только рано или поздно кому-нибудь из нас это должно было надоесть первому. Надоело мне. Скажи-ка лучше: я с самого начала была нужна тебе только для того, чтобы ты мог при случае у меня отлежаться?

— Не говори так, — попросил я.

— А почему? — изумилась леди Белсом. — Я была тебе нужна, ты был мне интересен. Мы квиты. Что еще? Только договориться о том, когда ты уйдешь. Нет, я тебя не тороплю, ты не думай.

— Завтра.

— А не рано?

— Пора, — сказал я, почувствовав укол в затылке. Легкий укол, легчайший. — Ну, может, послезавтра.

— Кстати, куда ты пойдешь, ты мне не скажешь, конечно?

— Понятия не имею. Честно. Уеду куда-нибудь подальше.

— Деньги у тебя есть?

— Есть.

— Все равно в твоем положении лучше зря не тратить. Вот что… — Она посмотрела на меня с интересом. Почти с таким же любопытством, как тогда, в день нашего знакомства возле тела ее покалеченного дружка. — Ты умеешь путешествовать стопом?

— Посредственно.

— Научу.

Ночью она пришла ко мне — так же, как прежде, и я пытался быть нежным настолько, насколько меня на это хватало, а она была то грубовата и ненасытна, то нежна так, как мне и не снилось, совершенно невероятной, запредельной нежностью… Сколько у меня после Юлии перебывало баб — ни с одной я не испытал ничего подобного… Я знал, что это в последний раз. И она это знала. Уже под утро я понял: она врала. Врала, говоря, что я ей надоел. Врала, говоря, что мы квиты. Врала для того, чтобы легче перенести потерю — или для того, чтобы стало легче мне?

А утром меня кольнуло.

— Пойду прогуляюсь.

— Совсем уходишь?

— Нет, я недолго.

Ох как сладко дышалось на воле — свежестью, голубизной, ясным мартовским утром! За то время, что я валялся на тахте, плюясь мокротами в баночку, в природе произошло что-то вроде репетиции весны. Утро выдалось чудесное. Грязные сугробы съежились и стали похожи на больных колючих рептилий, оставленных издыхать на солнышке, утренний ледок похрумкивал под подошвами, готовый охотно растаять к полудню, и пахло сложной смесью запахов: талой водой, автомобильным выхлопом, оттаявшими собачьими следами и крепким дезодорантом-адсорбентом для очистки воздуха, распыляемым ползущей по Ведерникову переулку цистерной, принадлежащей, судя по бело-голубой раскраске, Службе защиты среды.

Возле церкви Всех Скорбящих я поизучал вывешенный на щите план кладбища, неприятно похожий на схему разделки говяжьей туши, и отыскал двадцать первый участок. Дорожка в снегу была утоптана основательно, песочком не посыпана, так что я дважды поскользнулся на наледи, пока дошел. Могила родителей была в порядке: наверное, кто-то за ней ухаживал, так что и поправлять было нечего. Малахов Николай Ефимович и Малахова Инна Васильевна, дата смерти одна на двоих. Давней мгновенной смерти в смятой в гармошку автомобильной жестянке…

Скромная, но достойная плита, заведомо не халтура местной гранитной мастерской. Полированный черный кварцит, буквы — золотые.

Почему-то я не испытывал никаких эмоций — может быть, оттого, что никак не мог вспомнить ни отца, ни мать? Хорошо ли каждый из нас помнит себя с четырехлетнего возраста? То-то и оно. Почему я решил, что должен улавливать какие-то флюиды? Мистика это. И вообще никто из живущих не помнит покойников, в лучшем случае помнят легенду о них, и то если при жизни эти люди были сколько-нибудь достойны легенды или хотя бы кому-нибудь нужны на этом свете.

А кто ты сам такой, спросил я себя, кому нужен? Димку ты подставил, Ольгу тоже, Кручковича не спас, у Самохина украл два года жизни. Единственный сын не помнит тебя и знать не хочет… Мать он почему-то помнит!

Стоп! Проехали. Только таких эмоций мне сейчас и не хватало. А с Ольгой как-нибудь образуется. Еще не вечер. Еще успею подумать.

Мобилизовав запас приличествующих мыслей, я стоял и смотрел на могильную плиту. Сколько же лет я тут не был? Пять? Семь? Надо бы заказать выгравировать портреты — фотографии есть. Хотя в моем положении как теперь закажешь? Фотографии и те не при мне, теперь я до них долго не доберусь, и все, что есть у меня с собой, — память…

Одну фотографию я помнил хорошо. Как и другие, она оказалась в моем личном деле в особом пакете и вручили мне ее перед окончанием Школы. Довольно скверный любительский снимок, сделанный кем-то из сослуживцев отца на похоронах. Себя я там не нашел, конечно. Много людей, снятых в основном со спины, много венков, краешек гроба, в углу кадра на снегу кладбищенской аллеи громоздятся отвалы мерзлой земли. Крайняя аллея, слева могилы, справа — ограда кладбища, а на дальнем плане за сеткой голых зимних ветвей кладбищенских деревьев — одноглавая церковь…

Отсюда не видно церкви!