Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

От нас давно валит пар, а Димкины усы обросли инеем и сосульками. Морозный и влажный мартовский день на исходе. Солнца не видно, и не деревья тому виной, а аморфная облачная каша, за какие-то грехи обрушенная сверху на столичные окрестности. Вроде киселя. Никакой поэтики, но это-то, как видно, и нужно специалисту по выживанию. Что он себе вообразил — что его подопечные после окончания гимназии всей толпою бросятся покорять Таймыр?

Сам по себе лес тут ничего. Пусть только кончится весь этот кошмар — приеду сюда летом, обещаю. За трюфелями, например. С поисково-землекопным устройством породы лан-драс. Шершс, Хавроша!

То ли светило уже свалилось за горизонт, то ли еще нет — непонятно. Пока доберемся до места, где Димка собирается учить своих экстремистов выживать, стемнеет окончательно. Ничего не имею против.

Пусто. Что-то не видно поблизости никаких служак — ни моей охраны, ни ребятишек Кардинала. Своим я вчера основательно накрутил хвосты, заявив, что на их служебную инструкцию мне трижды плевать, и если я еще раз увижу во время прогулки хоть одну рожу… Они смолчали, из чего, однако, было бы крайне опрометчиво сделать вывод, будто никто за мною не увязался. Но более вероятно, что дежурный наряд движется на машине по ближайшей дороге, отслеживая мои перемещения по сигналу «пайцзы»…

— Эй! — орет Димка. — Не растягиваться!

Вроде бы все гимназисты на виду, но тут далеко позади из кустов выносит еще двоих: не то выясняли отношения, не то справляли нужду. Рысцой догоняют. Свои.

— Будь другом, посчитай их, — молит Димыч. — У меня уже в глазах рябит. Нельзя таким кагалом в лес ходить.

Считаю. Плэхо видно — сумерки.

— Восемнадцать.

— Ну? — Димка удивлен. — А было семнадцать. Нас с тобою ты, случайно, не посчитал?

— Нет, конечно.

— Если размножаются, это еще не самое страшное, — философски вздыхает Димка. — Было бы хуже, если бы пропадали.

Смеемся.

— Да уж. Родители не поймут.

По-над замерзшим Осетром гуляет ветерок. Река — серый в сумерках извилистый каньон, сжатый стенами леса. Дотрюхали.

— Под лежбище место утоптать, под костер — расчистить!

За костер они хватаются все вместе, для начала наполнив лес хрустом ломаемых сучьев, и на очищенной от снега площадке растет гигантское сооружение, больше всего похожее на баррикаду, сильно пострадавшую от артобстрела. Кряхтя, тащат такие экземпляры коряг, которые при минимальной обработке взяли бы первый приз на конкурсе абстрактной деревянной скульптуры, и валят в костер. За всем этим безобразием Димка наблюдает с непроницаемым лицом индейского вождя, и даже я не могу понять: действительно он расстроен или потешается?

Тем временем делается попытка запалить баррикаду снизу, для чего под сооружение подпихиваются комканые газеты. «Дай я!» — «А почему ты?» — «Ты не умеешь!» — кого-то хлопают по маковке, чиркают зажигалки, прыгает тщедушный огонь, и сразу становится видно, что детали баррикады по преимуществу безнадежно сырые, с толстой обледеневшей корой, так что шансы погреться у костра у меня, пожалуй, невелики. Перед глазами встает крамольное видение миски с макаронами. Закуриваю, чтобы отогнать. Тинейджеры, толкаясь, пихают в едва тлеющую искру всякую дрянь, и каждый вопит, что его дрянь самая сухая. В присутствии двух взрослых дядей они следят за лексикой, и наибольшей популярностью пользуется у них ботаническое слово «лопух». Затягиваясь сигареткой, я размышляю о великом значении символов. Пусть они символами и остаются, так будет лучше. Если бы сказанные слова имели дурную привычку овеществляться, очень скоро вся Земля, включая ледники и пустыни безводные, покрылась бы лопухами один развесистее другого.

Кто-то сопя дерет бересту на растопку. Я выщелкиваю окурок в сугроб — каждая затяжка дает понять, что желудок мой пуст и очень хочет чего-нибудь внутрь.

— Дрова сырые, — сообщает белобрысый экстремист. — Без бензина не загорятся.

Бензина у них, разумеется, нет, зато есть растворитель — гордый владелец его, тряся у каждого перед носом бутылкой с плещущейся в ней жидкостью, заявляет, что сунул ее в рюкзак в последний момент, и имеет вид благодетеля.

— Сейчас точно подожгут кого-нибудь, — мрачно предрекает Димка. — А ну дай сюда! — Разогнав всех попавших под руку, он одним точным движением отправляет содержимое бутылки прямо в чахоточный огонек. Тот немедленно гаснет, и в воздухе распространяется запах крепкой химии. Кое-кто из экстремистов откровенно ржет.

— Что за дрянь? — спрашиваю я с опаской.

— Не знаю. — Димка сконфужен и нюхает бутылку. — Не, это не растворитель. Это, наверное, от насекомых… Гадость какая.

— Теперь в лесу ни одного клопа не останется, — комментирую я. — Все до одного перебегут в город.

Димка с рычанием набрасывается на потухший костер и раскидывает его ногами. Нечего делать, иду собирать валежник. Вдвоем, окруженные злорадным любопытством тинейджеров, мы разжигаем-таки небольшой костерок. Можно согреть руки.