Мякин

— Может, и пройдёт, — ответил моряк и осторожно сел на кровать, бережно разместил грузное тело и начал свой рассказ: — Так вот, был у нас случай. Я тогда ещё салагой служил. Под утро отправили нас на катере провиант доставить на остров. Старший матрос за главного, а я и ещё один салага — в помощники к нему. Погрузили провизию, инструкции получили, то есть приказ подробный, как действовать. Влезли мы на катер, и тот второй молодой — и чего это его дёрнуло, ещё мотор не завели — враз от причала оттолкнулся. Старший тихонько обругал его по морскому — и к движку. Тыр-тыр — не заводится. То ли соляра захолодилась за ночь (в ту ночь подморозило маленько), то ли в движке непорядок образовался. Дёргает старший свои железки, а движок даже не фыркает. Старший занервничал, салагу этого аж за борт хотел спихнуть — так нервы у него расшатались. Не положено катер толкать от причала, мотор не проверив. В обычное время оно бы и ничего, а там обстановка серьёзная была. Враждебные силы на том берегу расположились. Попади к ним — беды не оберёшься. Стоит этот салажонок, испуганно затаился на корме, молчит, понимает, что инструкцию не сублёл, то есть забыл совсем, что и как делать на малом судне. Старший дёрг да дёрг, движок пытается оживить, а я стою и нервно соображаю. Ну, рассветёт через час-два, прибьёт наш корабль могучий к вражьему берегу — и хана нам всем, морякам отважным. У нас две винтовки да автомат, а у них — и пулемёты, и артиллерия. Весёлая картинка вырисовывается…

Моряк тихонько встал, водички попил, будто успокоиться хотел, нервы усмирить от рассказа своего. Снова расположил тело своё в горизонтальный вид и продолжил:

— Старший у движка колдует, а мы сидим, сильно расстроенные приключением этим. Катерок наш течение легонько в темноту несёт и, похоже, не в нашу сторону. Молодой совсем сник, головой крутит вокруг и к предрассветной тишине прислушивается, боится на растерзание к врагам попасть. По покачиванию посудины нашей чувствуем: далеко от берега унесло нас, а движок молчит и на нервную работу старшего никак не реагирует…

Приостановил свой рассказ моряк, как-то задумчиво вздохнул и мечтательно заметил:

— Эх! Было времечко молодое, а сейчас уже не то, эмоции не те — мало радуют.

— А чего ж не радуют? — оживился Мякин. — Заслуженный отдых — разве это плохо?

Моряк молчал почти минуту, потом встал, прошёлся по палате, потрогал свой больной бок. Видимо, боль прошла и он осторожно покачал торсом туда-сюда.

— Видите ли, молодой человек, — назидательным тоном произнёс моряк. — Доберётесь до преклонного возраста — тогда и посмотрим, как вы отреагируете на него.

— На кого? — машинально спросил Мякин.

— На заслуженный отдых, — сердито ответил моряк.

Мякин, не обращая внимания на интонации моряка, продолжил лёжа рассуждать:

— Заслуженный отдых — это что? Это кто решает, заслужил ты или не заслужил?

— А ты, матрос, язвительный человек, — произнёс моряк. — К словам цепляешься, когда всё понятно. Когда тебя от дела отстраняют, так это не в кайф, как нынче выражаются. Ты, матрос, что-то изображаешь тут перед заслуженным человеком. Нехорошо это. Нехорошо.

Моряк неожиданно подошёл к двери и кулаком три раза стукнул в неё.

— Замуровали, береговые крысы! Морского волка замуровали, рыбьи вонючки! — Он отошёл от дверей и грозно заявил: — Уважать надо людей. Уважать! Иначе без уважения и понимание не наступит. А ведь смеху подобно будет, если я спрошу вас, уважаете ли вы меня? — Моряк повернулся лицом к Мякину и добавил: — Вот ты, матрос, уважаешь меня?

— Конечно уважаю, — испуганно ответил Мякин и добавил: — Вы извините меня, если я вас чем-то обидел. Извините.

Моряк снова подошёл к двери — наверное, хотел ещё раз постучать в неё. Он даже поднял правую руку с крепко сжатым кулаком, несколько секунд стоял не оборачиваясь, и Мякин успел заметить, что моряк как-то сгорбился, или это ему показалось.

«Показалось», — подумал Мякин, когда моряк опустил руку и обернулся к нему.

Физиономия моряка подчёркнуто обозначала железный характер, непроницаемые глаза не моргая смотрели прямо Мякину в лицо, и, казалось, он видит в Мякине что-то такое потаённое, что самому Мякину никогда в себе не замечалось.

— Ты, матрос, молчи. Меня обидеть нельзя. Таких как я обидеть невозможно. Разозлить можно, победить тоже можно, но обидеть — это уж никак! Понял, матрос?

— Да, — быстро ответил Мякин. — Понял.

— Вот то-то и оно, — уже менее категорично подтвердил моряк. — А что, концовка рассказа тебе уже не интересна?

— Интересна, конечно интересна, — торопливо ответил Мякин и хотел ещё что-то добавить, но затих в ожидании слов моряка.

— Интересно, значит, — произнёс моряк, строго разглядывая Мякина. — Тогда продолжаем.

Он на несколько секунд задумался и изрёк:

— А собственно говоря, и рассказывать больше нечего. Завёлся движок. Все с облегчением вздохнули и благополучно добрались до своих. Да, следует отметить, что старший об инциденте начальству не стал докладывать и нам не велел болтать. Мы и не болтали. Вот и весь рассказ.