Мясной Бор

…Бывший полковник-гвардеец вернулся на Родину, к жене и детям, спустя некоторое время, в течение которого госпроверка выясняла лояльность Александра Васильевича в отношении Советской власти. Госпроверка в те годы была непредсказуемой лотереей. Могли тебя снова отправить в концлагерь, теперь уже в системе ГУЛАГа, могли полностью простить, вернув звание и членство в партии. Могли решить судьбу и компромиссно: свободу оставить, а в полном статусе гражданина не восстанавливать.

Слепко прошел по третьему варианту. Долгие годы писал в инстанции письма с просьбой вернуть ему звание коммуниста. Тщетные попытки убивали богатырское здоровье Александра Васильевича, которое не сломил даже лагерь смерти Дахау. Он все больше и больше мрачнел, замыкался, тяжело переживая отстраненность от партии, за идеалы которой сражался у Мясного Бора.

Наконец, бывший командир гвардейского полка умер. И когда он лежал, прибранный в последний путь, в дверь квартиры Слепко позвонили. Вдова Александра Васильевича открыла и увидела улыбающегося человека.

— Я из горкома, — радостно представился он, — Принес вашему мужу добрую весть. Он наконец восстановлен в партийных рядах!

55

Судьбу Кружилина определил Шашков. Поначалу ему предписали выходить с группой, где старшим был Александр Георгиевич. Но когда вечером 22-го июня немцы устроили в Долине Смерти светопреставление и вновь закрыли коридор, начальник Особого отдела сказал старшему лейтенанту:

— Бойцов у тебя от роты осталось — кот наплакал… Командовать некем, а начальников в группе выхода хватает. Есть у меня к тебе последнее поручение, даже не приказ, а просьба. Возьми с собой надежного бойца и отправляйся в штаб Антюфеева. Поможет ему вывести дивизию сюда, пусть за нами сразу и выходит. И побереги его, все-таки единственный в армии генерал среди комдивов…

От роты Кружилина осталось пятеро бойцов. Четверых он передал охране Особого отдела, взял с собою сержанта Чекина, с ним решил отправиться на КП командира 327-й дивизии. А по дороге Олег завернул туда, где располагался медсанбат Марьяны. «Надо ведь навестить жену, — думал Кружилин, — узнать, каково ей, не нужна ли помощь…» Хотя и понимал, что помощи ей он оказать никакой не сможет. У него боевой приказ Шашкова, у Марьяны раненые на руках и святой долг сестры милосердия.

Медсанбата на прежнем месте не было. Оставались палатки, брезентовые крыши их кое-где провалились, завернулись и стены, обнажая топчаны, на которых лежали умершие от ран бойцы и командиры. Трупов и вокруг, на земле, под деревьями, на расстеленных плащ-палатках было довольно. Кое-кто из раненых был еще жив, одни тихо стонали, глядели в радостное июньское небо с выцветшей от яркого солнца голубизной безразличными, равнодушными к происходящему глазами.

Олег заглянул в каждую палату, обошел вдоль и поперек, только не нашел ни Марьины, ни тех, у кого бы мог узнать о ее судьбе. У подножия сосны, верхушку ее срезало снарядом, Кружилин увидел молоденького военврача, лицо которого показалось ему знакомым. Военврач сидел, свесив голову влево, а в правой руке, упавшей на колени, сжимал пистолет. Сержант Чекин осторожно высвободил из его пальцев оружие, вынул обойму, выщелкнул на ладонь три патрона и подал командиру.

— Поторопился, бедняга, — сказал Олег Кружилин.

Он потерял уже надежду найти кого-либо, кто в состоянии был произнести хоть слово, как вдруг Степан показал ему рукою на санитарную повозку. Возле нее, опершись спиной на заднее колесо, сидел пожилой красноармеец.

— Живой, — определил Степан Чекин. — Вроде моргает…

Они подошли поближе, Олег всмотрелся и подумал, что он помнит этого человека.

— Санитар ихний, — подтвердил Чекин. — Сабиров его фамилия, а может быть, и Садыков…

Кружилин склонился над сидевшим у колеса человеком и легонько тронул его за плечо.

— Товарищ, — сказал он, — очнись… Идти можешь?

Красноармеец открыл глаза и посмотрел на старшего лейтенанта с укоризною. Или это так показалось ему?

— Ты меня помнишь? — спросил Олег. — Я к медсестре вашей приходил, Марьяне… Где она сейчас? Что с нею? Говори, пожалуйста, говори… Не умирай пока, товарищ!

Санитар разлепил губы и прошептал:

— Марьяна…

— Да-да! — оживился Олег. — Марьяна! Где она?

— Карман, — с трудом выдавил из себя умирающий Садыков, а может быть, и Сабиров.

Кружилин решил, что тот хочет передать ему документы, расстегнул пуговичку на кармане гимнастерки, пошарил пальцами. Документов и смертного медальона там не было, лишь клочок бумаги нащупали пальцы Олега. Он развернул его и прочитал: «Нас уже трое. Люблю». Подписи не было, не успела Марьяна подписаться.

— Вот и свершилось, — вслух проговорил Кружилин. — Теперь я бессмертен.

Он бережно спрятал листок в партийный билет, лежавший в левом кармане, и нагнулся к бойцу. «Что я могу сделать для тебя, товарищ?» — хотел спросить Олег красноармейца. Но санитар был уже мертв.

56

— Как поступим, Андрей Андреевич? — спросил Зуев у генерал-лейтенанта Власова.

С той поры, когда пришла радиограмма, командарм не проронил ни слова.