Мятежная

— Не только, — слегка улыбается Джанин. От синего цвета мониторов ее скулы и лоб блестят сильнее, но отбрасывают тени в глазницы. — Это говорит не только о поведении, но и о желаниях. Она не мотивирована вознаграждением. Но исключительно хорошо управляется с координацией мыслей и действий для достижения своих целей. Это объясняет ее тенденцию вести себя самоотверженно, но отчаянно, и, возможно, способность сопротивляться симуляциям. Как это повлияет на наши эксперименты по созданию новой сыворотки?

— Сыворотка должна подавлять, но не окончательно, активность префронтального кортекса, — говорит ученый в круглых очках.

— Точно, — Джанин наконец-то смотрит на меня, светясь от радости. — Так мы и поступим. Я выполнила свою часть договора, мисс Прайор?

У меня пересох рот, так, что я даже глотать не могу.

И что произойдет, если они подавят активность префронтального кортекса? Уничтожат мою способность принимать решения? Если сыворотка сработает и я стану рабом симуляций, как остальные? Что, если я совсем перестану воспринимать реальность?

Не знаю, можно ли считать всю мою личность побочным продуктом моей анатомии. Что, если я — всего лишь человек с большим префронтальным кортексом… и ничего больше?

— Да, совершенно, — отвечаю я.

Я и Питер молча идем к моей камере. Сворачиваем налево. В другом конце коридора стоит группа людей. Это — самый длинный из коридоров, но расстояние будто сжимается, когда я вижу его.

Предатели-лихачи держат его за руки, а к затылку приставлен пистолет.

Тобиас, с текущей по лицу кровью, стекающей на белую рубашку и красящей ее красным. Тобиас, другой дивергент, стоящий у края пекла, в котором сожгут меня.

Питер хватает меня за плечи, удерживая на месте.

— Тобиас, — я судорожно вздыхаю.

Предатель-лихач с пистолетом в руке ведет Тобиаса в мою сторону. Питер старается тоже толкнуть меня вперед, но мои ноги будто приросли к полу. Я пришла сюда, чтобы больше никто не умер. Хотела защитить столько людей, сколько смогу. О Тобиасе я думала больше, чем о ком угодно другом. Почему я здесь, если он тут? В чем смысл?

— Что ты наделал? — невнятно спрашиваю я. Он в полуметре от меня, но не слышит. Проходя мимо, выставляет руку и обхватывает мою ладонь. Сжимает, а потом отпускает. У него красные глаза, и он бледный.

— Что ты наделал? — повторяю я, и теперь эти слова вырываются из моего горла, как рык.

Я бросаюсь к нему, вырываясь из захвата Питера.

— Что ты наделал?! — кричу я в третий раз.

— Ты умрешь, и я умру, — отвечает Тобиас, глядя через плечо. — Я просил тебя не делать этого. Ты приняла решение. Вот последствия.

Он исчезает за углом. В последний момент я вижу его со спины. Предатель-лихач сзади, блеск пистолета, приставленного к голове. Кровь на мочке уха, от раны, которой не было.

Он исчезает, и жизнь оставляет меня. Я перестаю сопротивляться и позволяю Питеру толкать меня в сторону камеры. Войдя внутрь, я оседаю на пол, ожидая, когда щелкнет дверь и Питер уйдет. Но этого не происходит.

— Зачем он пришел сюда? — спрашивает Питер.

— Потому, что идиот.

— Ну да.

Я откидываюсь к стене.

— Он что, решил спасти тебя? — хмыкнув, спрашивает Питер. — Похоже, у Сухарей жертвенность в крови.

— Я так не считаю, — отвечаю я. — Если бы Тобиас хотел спасти меня, он бы все продумал. Он привел бы других. Он не стал бы врываться к эрудитам один.

Глаза застилают слезы, и я даже не пытаюсь сморгнуть их. Просто смотрю перед собой, вижу, как все вокруг расплывается. Пару дней назад я бы ни за что не заплакала на глазах у Питера, но сейчас мне плевать. Он — меньший из моих врагов.

— Думаю, он пришел, чтобы умереть вместе со мной, — говорю я. Прикрываю рот рукой, чтобы не разрыдаться. Если буду дышать, то смогу успокоиться. Я не хочу, чтобы он погиб рядом со мной. Ведь я желала его безопасности. Идиот, думаю я, но мое сердце считает иначе.

— Смехотворно. Никакой логики. Ему восемнадцать. Когда ты умрешь, он найдет себе другую. И он дурак, если этого не понимает.

Слезы текут у меня по щекам, сначала горячие, потом — холодные. Я закрываю глаза.

— Если ты считаешь, что все это так…

Я сглатываю, чтобы не рыдать.

— …тогда дурак — ты сам.

— Ага, конечно.

Его ботинки скрипят, Питер разворачивается, чтобы уйти.

— Подожди! — кричу я, глядя на его расплывчатый контур, не видя его лица. — Что они с ним сделают? То же самое, что со мной?

— Я не представляю.

— Можешь узнать? — спрашиваю я, вытирая щеки ладонями. — По крайней мере, выяснить, все ли с ним в порядке?

— А зачем? — спрашивает он. — Зачем мне вообще что-то для тебя делать?

Спустя секунду я слышу звук захлопнувшейся двери.

Глава 30

Где-то и когда-то я читала, что у плача нет научного объяснения. Слезы предназначены лишь для смазки глаз. У слезных желез нет очевидной причины к гиперфункции во время эмоционального всплеска.

Думаю, что мы плачем, чтобы выпустить на свободу животную природу, не переставая быть людьми. Потому, что внутри меня зверь, который рычит и скалится, рвется на свободу, к Тобиасу и, превыше всего, к жизни. Как бы я ни пыталась, я не смогу убить этого зверя.