Мятежная

Я мгновенно просыпаюсь. Мои руки все еще держат подушку. На матрасе, там, где лежало мое лицо, — мокрое пятно. Я сажусь, протирая глаза пальцами.

Брови Питера, которые обычно приподняты посередине, сейчас нахмурены.

— Что случилось?

Что бы там ни было, вряд ли хорошее.

— Твоя казнь назначена на завтра, на восемь утра.

— Казнь? Но она… еще не разработала подходящую симуляцию, наверное…

— Она сказала, что будет продолжать эксперименты на Тобиасе вместо тебя, — отвечает он.

— Ох, — только и могу сказать я.

Вцепляюсь в матрас и начинаю раскачиваться взад-вперед. Завтра моя жизнь окончится. Возможно, Тобиас проживет подольше и спасется, когда в бой пойдут бесфракционники. Лихачи выберут нового лидера. Все, что после меня останется, уладят с легкостью.

Я киваю. Родных нет, серьезных дел нет, невелика потеря.

— Я хотела бы простить тебя, знаешь, — говорю я. — За то, что ты пытался убить меня во время инициации. Наверное, надо тебя простить.

Некоторое время мы оба молчим. Я не знаю, зачем я так сказала. Может, потому, что сегодня последний вечер моей жизни и надо вести себя честно. Я буду правдивой, самоотверженной и храброй. Настоящий дивергент.

— Я тебя об этом и не просил, — он разворачивается. В дверях останавливается и оборачивается.

— Сейчас 9:24, — говорит он.

Сказать мне время — мелкое предательство своего долга. Храбрость, хотя не особо выдающаяся. Я впервые вижу, что Питер ведет себя, как настоящий лихач.

Я умру завтра. Прошло много времени с тех пор, когда я была хоть в чем-то уверена — так что это, в своем роде, благо. Сегодня вечером не случится ничего. Завтра я узнаю, что происходит, когда кончается жизнь. А Джанин так и не поймет, как управлять дивергентами.

Я начинаю плакать и просто прижимаю подушку к груди, не пытаясь сдерживаться. Я реву отчаянно, как маленький ребенок, пока лицо не становится горячим и я не чувствую тошноту. Я могу прикидываться храброй, но не хочу.

Сейчас самое время попросить прощения за все, что я когда-либо сделала, но уверена, список окажется неполным. Еще я не верю, что от того, насколько точно я зачитаю список своих прегрешений, зависит то, что будет со мной после смерти. Это слишком похоже на умозаключения эрудитов, точная логика, и никаких чувств. Я вообще не верю, что происходящее после смерти хоть как-то зависит от моих поступков в жизни.

Лучше я поступлю так, как учили в Альтруизме: забуду о себе и начну надеяться, что там — лучше, чем здесь и сейчас.

Я слегка улыбаюсь. Хотела бы я сказать моим родителям — я встречу смерть как настоящий альтруист. Наверное, они бы мной гордились.

Глава 35

На следующее утро я надеваю чистую одежду, которую мне предоставили. Черные штаны, слишком свободные, но какая разница? Облачаюсь в черную рубашку с длинным рукавом. Обуви не дали.

Еще не время. Я замечаю, что сплела пальцы и склонила голову. Иногда отец так делал утром, перед тем, как сесть за стол и завтракать, но я никогда не спрашивала его, зачем он так делает. Мне хочется снова почувствовать себя ближе к папе, прежде чем я… чем все закончится.

Проходят несколько секунд в молчании, и Питер говорит, что уже пора. Он почти не смотрит на меня, лишь мрачно глядит в стену. Видимо, видеть сегодня дружеское лицо — непозволительная роскошь. Я встаю, и мы идем по коридору.

Пальцы ног мерзнут. Ступни липнут к плиткам пола. Мы сворачиваем за угол, и я слышу приглушенные крики. Сначала я не могу разобрать слова, но вскоре мне становится слышно.

— Я хочу… ее!

Тобиас.

— Я… увидеть ее!

— Мне позволят поговорить с ним, в последний раз? — спрашиваю я.

Питер качает головой.

— Но тут есть окно. Может, он тебя увидит и наконец-то заткнется.

Он ведет меня по короткому, длиной метра два, коридору, заканчивающемуся тупиком с запертой дверью. Питер прав, там небольшое окошко сверху, сантиметрах в тридцати выше моей головы.

— Трис! — кричит Тобиас. Его голос слышен отчетливо. — Я хочу видеть ее!

Я протягиваю руку и прижимаю ладонь к стеклу. Крики прекращаются. Появляется его лицо. Глаза красные, лицо в синяках. Такое симпатичное. Он пару секунд смотрит на меня, а потом прижимает руку к стеклу, так, что она оказывается напротив моей. Кажется, я даже чувствую тепло.

Он прижимает лоб к стеклу и зажмуривает глаза.

Я убираю ладонь и отворачиваюсь прежде, чем он успеет открыть их. Чувствую боль в груди, хуже, чем когда меня ранили в плечо. Хватаюсь за ворот рубашки и иду обратно в коридор, к Питеру.

— Спасибо тебе, — шепчу я, хотя и хотела сказать погромче.

— Начхать, — Питер мрачен.

Я слышу другой шум, где-то впереди. Голоса толпы. В следующем коридоре полно предателей-лихачей, рослых и невысоких, молодых и старых, вооруженных и безоружных. Все они — с синей нашивкой на рукавах, знаком предательства.

— Эй! — кричит Питер. — Дорогу!

Ближайшие слышат его и расступаются, пропуская нас. Другие видят это и тоже прижимаются к стенам. Все замолкают. Питер пропускает меня вперед. Я знаю эту дорогу.