Чем не добрая сказка о том, как бедный джигит влюбляется в княжну и взамен получает ее любовь. Кученей уготована иная судьба, он отдаст ее за крымского хана, только такой ценой можно достичь долгожданного мира.
— Ты не выйдешь за него замуж, — спокойно возражал престарелый Темрюк, — Ты дочь старшего князя Кабарды. Я не намерен мешать нашу великую кровь с простыми смертными.
— Отец! Я уже женщина, я познала любовь, и этот джигит был первым моим мужчиной.
— Что?! Ты не могла сделать этого! — не мог Темрюк оправиться от потрясения.
— Могла, — спокойно произнесла княжна, гася гнев отца. — Я полюбила его, и если ты когда-нибудь испытывал нечто подобное, то должен понять меня… и простить!
Кученей, его малышка. Она уже не та девочка, какой он знал ее. Кученей не просто хороша — она очень красива! Эдакий привлекательный цветок с душистым запахом, к которому слетаются жужжащие шмели. И нужно было иметь сильный характер, чтобы приблизиться к ней, но еще большую волю, чтобы завладеть ее сердцем.
— Кто он?!
— Я не могу сказать тебе этого, отец.
— Кто он?! Или я отрекусь от тебя! Если ты не скажешь мне, то я отдам тебя замуж за первого бродягу, которого повстречаю на дороге. Кто он?!
Кученей молчала.
— Кто?! — невольно схватился князь за кинжал.
— Хорошо… я назову его имя, но потом.
— Не гневи меня! Назови его имя сейчас! — тряс князь дочь за плечи.
Княжна оставалась спокойной, совсем не замечая ярости отца.
— Я назову тебе его имя… если ты с ним ничего не сделаешь.
— Ты мне говоришь, чтобы я с ним ничего не сделал?! Я привяжу этого шакала к хвостам лошадей! Я разорву его на части! Я заставлю надрываться его от крика! Он умрет в муках, про которую будет наслышан каждый смертный! Он посмел надругаться над моей дочерью и обесчестить своего господина, а ты просишь меня, чтобы я ему ничего не сделал?! Я не оставлю в покое его даже мертвого, я прикажу разрубить его труп на мелкие куски и разбросать его мясо по всем горам! Пускай его сожрут орлы и грифы, пусть от него не останется ничего! Не будет даже пролитой крови! А собаки вылижут го место, где лежал его труп.
— Ты не сделаешь этого, отец, потому что я люблю его! Я не переживу, если ты убьешь его. Тогда я сброшусь со скалы и уйду вслед за ним.
Князь понял, что это не простая угроза маленькой девочки. Вот как неожиданно в ней вывернулся его собственный характер, переломить который так же бесполезно, как пытаться ломать о колено дамасскую сталь.
Темрюк прижал дочь к себе. Княжна забилась в объятиях отца птахой, пойманной в сети.
— Не плачь, дитя, не надо! Я не трону его. Он даже не будет догадываться о том, что я знаю твою тайну. Ты пойми мое отцовское сердце, как я должен воспринять это несчастье? Я готовлю тебя для лучшей доли, чем быть старшей женой одного из моих джигитов. Знаешь ли ты о том, что твоей руки добивались литовские князья?
— Ты мне как-то говорил об этом, отец.
— Ни за одного из них я не отдал тебя замуж, — смягчился голос Темрюка. — А знаешь почему? Потому что ни один из них не достоин тебя. И еще потому, что им нужна не ты, а мои храбрые джигиты, которые помогли бы литовским князьям отбиваться от дружин царя Ивана.
— Понимаю, отец.
— Ты должна выйти или за крымского хана, или за московского царя. Я не стану менять такое сокровище, как ты, на мешок медяков! Племенного жеребца не продают для того, чтобы купить тяглового осла. Ты моя дочь и потому должна быть искушена в вопросах большой политики. Запомни же, Кученей: там, где власть, там нет места ни для чего иного. Власть не терпит рядом с собой ни любви, ни жалости. И ты, моя дочь, должна это помнить. Ты предназначена не для моих джигитов, которые никогда не поднимутся выше седел своих скакунов, ты должна подняться на высоту, с которой была бы видна не только наша израненная Кабарда, но и Крым, Турция, Польша. Ты должна будешь помочь мне и своему народу. Великое счастье, что кроме ума Господь наделил тебя еще небесной красотой. Это тот алмаз, который я берегу до времени.
— Я поняла, отец.
— Теперь назови мне имя этого джигита.
— Его имя… Мустафа. Он один из твоих телохранителей.
— Тебя по-прежнему интересует его судьба?
Старший князь Кабарды все еще держал в своих объятиях дочь, и княжна затихла и нашла покой на груди отца.
— Теперь уже нет, отец, — честно призналась Кученей. — Сделай с ним что хочешь. Я не желаю больше его видеть!
Никогда Кученей больше не видела своего возлюбленного. Она не задавала вопросов о его судьбе. Мустафы для нее просто не стало, и своим отсутствием он разделил ее жизнь, встав на границе юности.
Мустафа так никогда и не узнал о том, что создал женщину-политика.
Мустафу князь убил собственноручно в одном из лесистых ущелий, которое больше напоминало райскую обитель, чем склеп. Князь проткнул его крепкую грудь кинжалом, и кровь красным ручьем брызнула из глубокой раны.
Умирающему Мустафе великий князь орал в самое лицо: