Мятежное православие

Церковь не меньше, чем все общество, страдала от военно-полицейского гнета, от регламентации и фискальства. Играя роль одного из винтов, закручивавших крепостнический абсолютистский пресс, она сама испытывала то же давление, которое оказывала на подданных империи. Регламентированное положение церкви, впрочем, оказывалось отчасти полезным, отчасти давало вздохнуть от ее духовного гнета другим «департаментам». Так, военное ведомство могло более не опасаться погромных речей духовенства по поводу своей кадровой политики или военных планов. Правда, капитан-лейтенант Возницын, обращенный в иудейскую веру своим приятелем Борухом Лейбовым, был вместе с ним сожжен в июле 1738 года{143}. Литература, признанная при дворе, была во многом ограждена от церковной критики, хотя книги продолжали запрещаться Синодом, а авторы могли оказаться в заточении, как Н.И. Новиков. Духовным деятелям трудно было вмешиваться в работу ученого, имевшего гражданский чин и должность в Академии наук, однако и здесь секуляризация была связана с постоянной и подчас острой борьбой.

«Борода – глазам замена!»

В один из весенних дней 1757 года (точно его установить невозможно, но где-то перед шестым марта) из здания Санкт-Петербургской императорской Академии наук окрестными дворниками наблюдалась ретирада весьма представительных духовных лиц. Подхватив полы своих дорогих одеяний, архиереи смело сигали в разлившиеся по мостовой лужи, не дожидаясь кучеров, и в брызгах весенних вод устремлялись к своим экипажам. За их спиной в академическом здании раздавался глухой рев, как если бы владыки потревожили в берлоге огромного российского медведя.

Дверь в очередной раз распахнулась, и на крыльцо вывалил преогромнейший мужчина с круглым побагровевшим лицом, изрыгавший вослед поспешно удаляющимся экипажам совершенно непереводимые слова и длинные выражения. Грозно махнув палкой с золотым набалдашником, он убедился в конфузии неприятеля, вытер свой большой лоб зажатым в левой руке париком и, сильно хлопнув высокой дверью, так что с нее чуть не спрыгнули львиные морды, удалился восвояси. При первом появлении мужчины дворники успокоились и продолжили привычный труд. Михайло Васильевич Ломоносов скандалил нередко, и сегодня не о чем было беспокоиться. Никто не был сброшен в воду, не выпал из окна, не восчувствовал на своей фигуре огромных кулаков академика и не требует доставки к ближайшему лекарю. Пресекать буйство Михаила Васильевича было небезопасно – да и отходчив был первейший русский поэт и ученый: коли не погнался за колясками, то более ничего не вытворит. Но дворники были не правы. Ломоносов удалился в сильнейшем гневе и в этот момент, ломая перья, уже начал гвоздить своих супротивников посильнее, чем кулаком.

Михаил Васильевич Ломоносов

Пока Михаил Васильевич, то брызгая пером, то довольно улыбаясь, пишет свой ответ духовенству, вспомним вкратце историю его взаимоотношений со Святейшим синодом. Не испытывая особого уважения к служащим духовного ведомства, Ломоносов отнюдь не стремился к конфликту с ним. В своих многочисленных официальных одах и похвальных словах светским властям он уделял необходимое внимание прославлению забот самодержцев о православной вере и церкви. По-видимому, сам он не придавал значения подобным ритуальным фразам. Первое упоминание об отношении Ломоносова к церкви относится к 1728 году, когда, согласно исповедальным книгам, его отец и мать были у исповеди, а 17-летний «сын их Михайло» уклонился от нее «по нерадению»{144}.

«Не радеть» Михаил Васильевич ухитрялся и в дальнейшем, особенно когда стал известнейшим поэтом и крайне занятым ученым. Он не желал специально вторгаться в сферу деятельности Синода, однако духовенство само выступало со взглядами, несовместимыми с развитием науки. Так, показывая в исследовании «О слоях земных» (50-е годы) непрерывную изменяемость физического облика нашей планеты, Ломоносов должен был констатировать:

«Твердо помнить должно, что видимые телесные на земле вещи и весь мир не в таком состоянии были с начала от создания, как ныне находим, но великие происходили в нем перемены… Когда и главные величайшие тела мира, планеты и самые неподвижные звезды изменяются, теряются в небе, показываются вновь, то в рассуждении оных малого нашего шара Земного малейшие частицы, то есть горы (ужасные в наших глазах громады), могут ли от перемен быть свободны?

Итак, – продолжал ученый, – напрасно многие думают, что все, как видим, сначала Творцом создано; будто не токмо горы, долы и воды, но и разные роды минералов произошли вместе со всем светом; и потому-де не надобно исследовать причин, для чего они внутренними свойствами и положением мест разнятся.

Таковые рассуждения весьма вредны приращению всех наук, следовательно, и натуральному знанию шара Земного, а особливо искусству рудного дела, хотя оным умникам и легко быть философами, выучась наизусть три слова: Бог так сотворил, – и сие дая в ответ вместо всех причин».