Мятежное православие

В ответ из Иерусалима 24 января 1670 года пришла разрешительная грамота патриарха Досифея, освобождавшая Паисия Лигарида от церковного отлучения и восстанавливающая его в архиерейском достоинстве. Выполнив желание царя, Досифей, однако, самому Лигариду прислал письменный выговор, сообщая, что, если бы не ходатайство государя, не видал бы тот святительского сана как своих ушей. С удивительной откровенностью Досифей признает, что простил и восстановил в сане того, «кто работает на папежей (католиков. – А. Б.) хийских и оставил свою паству на 15 лет без пастыря». «Ты не столько велик, – пишет Досифей Лигариду, – сколько глуп, безчеловечен и безстыден, – только место, где пребываешь, есть двор царский» – и этим объясняется снисхождение патриарха.

Казалось бы, Алексей Михайлович решил и этот скользкий вопрос, но не прошло и двух месяцев после получения в Москве разрешительной грамоты Досифея, как в Иерусалиме вскрылись новые преступления Лигарида и он снова был отлучен от церкви – на этот раз окончательно. Даже царь устыдился вторично просить за изгоя, а попытка воздействовать на Досифея через валашского воеводу Иоанна Дуку оказалась неудачной. Еще менее уместно было держать запрещенного архиерея в Москве, напоминая всем, что организатором осуждения Никона и староверов был авантюрист. 4 мая 1672 года Паисия отправили из Москвы в Палестину, снабдив богатым жалованьем и двенадцатью подводами для вывоза его имущества.

Лигарид понимал, что на Востоке ему делать нечего. Он выехал из Москвы только в феврале 1673 года (причем получил еще одно пожалование на отъезд, вполовину прежнего), но обосновался в Киеве, не желая покидать русские пределы. Царским указом ему было это разрешено, но письма Паисия за границу не выпускались, а самого его велено было стеречь «всякими мерами накрепко». Сообщник в темных делах пугал царя, к тому же из Стамбула переводчик-агент Панагиот предупреждал государя, «чтоб не велел газского митрополита с Москвы отпускать, чтоб не учинил в Цареграде и в иных местах какого дела с простодушия своего».

Живя в Киеве, отставной интриган находил утешение в многочисленных доносах «наверх» на украинское духовенство и местную администрацию, в том числе просил учинить розыск, куда киевский митрополит обращает свои доходы. Он настолько надоел властям, что 21 августа 1675 года в Киев был послан строгий указ о высылке Лигарида в столицу, хотя бы и против его воли. В Москве Паисий содержался под арестом, но 1 сентября 1676 года добился-таки разрешения уехать в Палестину. На этот раз жалованья на отъезд он не получил. Впрочем, и в Палестину Лигарид не уехал. 24 августа 1678 года старый авантюрист скончался в Киеве, надолго унеся с собой тайны большого церковного собора в Москве, организация которого, во всей ее неприглядности, выплыла на свет только после открытия для ученых государственных архивов{71}.

* * *

Но вернемся к протопопу Аввакуму, улегшемуся, как мы теперь понимаем, не перед высшими церковными иерархами, а перед простыми слугами царского престола. Этот жест столь понравился Аввакуму, что позже, давая советы своим единомышленникам-староверам, как избавляться от непрошеных гостей – никонианских священнослужителей (которых он тоже считал продажными), протопоп писал: «Он, сидя, исповедывает, а ты ляг перед ним, да и ноги вверх подыми, да и слину попусти, так он и сам от тебя побежит: чорная-де немочь ударила. Простите-су Бога ради, согрешил я перед вами. А што? Уже горе меня взяло от них, от блядиных детей. Плюйте на них, на собак!»{72}

Действительно, Иларион, Павел, Иоаким – эти обманутые государем в их надеждах слуги государя, Паисий, Макарий, Лигарид – иностранные наемники, мало отличавшиеся от авантюристов, стремившихся попасть в русскую армию, молчаливое большинство церковного собора, молча устрашающееся царского гнева и готовое послушно голосовать за что угодно, – все они вместе составляли малопривлекательную компанию, которую не могли скрасить все драгоценности церковной и государственной казны.

Но, на мой взгляд, у нас недостаточно оснований, чтобы говорить о полной управляемости членов церковного собора. Мы видели, что не все русские иерархи и не во всех вопросах были просто холопами самодержавной власти. Что касается восточных архиереев, настораживает поведение самого царя Алексея Михайловича, явно неуверенного в их полном подчинении его воле. Хотя, например, Паисий Александрийский сразу по приезде в Россию выразил царю изумление и восхищение щедростью, с которой царский посланник Мелетий расходовал на него и его свиту денежные средства в дороге («сотворил ради нас бесчисленную проторь»), и обещал в благодарность за это свою верную службу «боговенчанному вашему царству», царь отнюдь не был спокоен.

Были приняты экстраординарные меры, чтобы восточные патриархи до личных переговоров с царем не имели контактов в России ни с кем, кроме доверенных людей самодержца. Они даже не должны были знать, зачем приглашены в Россию и ради чего, собственно, на них израсходованы средства.