Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Мадам Лаутаро, я вас уверяю, что не шокировалась уже много лет.

– Конечно нет! Шокируются глупые люди. А вы – женщина, повидавшая свет, как и я. Так что́, вы оценили эту шутку? Я не должна позорить великого Артура, потому что воровство в магазинах – это преступление против денег, а деньги – это Большой Бог. Зато позор постели и сердца не считается. Отличная шутка, правда? Таков мир гаджё.

Открылась дверь, и вошел Ерко. Небритый, длинноволосый, неряшливый, в кожаном картузе и грубом кожухе. Он снова стал совсем цыганом, подумал Даркур. Кто бы, глядя на Ерко теперь, поверил, что когда-то он был деловым человеком, талантливым, изобретательным технологом?

– Что там про мир гаджё? – спросил Ерко, встряхнув заснеженный картуз и щедро осыпав снегом все вокруг.

– Мы говорим про этого маленького ракло[355] наверху. Уж не буду называть его бивужо[356].

– Не будешь, сестра, а то получишь моего ремня. И ты знаешь, что очень невежливо – использовать цыганские слова в беседе с друзьями, которые не романи. Ты все никак не можешь заткнуться, все твердишь про этого ребенка, что наверху.

– Шутка уж очень хороша.

– Мне не нравится такая шутка.

Ерко взглянул на доктора и низко поклонился ей:

– Мадам, для меня это большая честь. – Он поцеловал ей руку. – Я знаю, что вы – очень великий музыкант. Я тоже музыкант. Я уважаю величие в нашей профессии.

– Я слышала, что вы хорошо играете на цимбалом[357], мистер Лаутаро.

– Ерко. Зовите меня Ерко. Я никакой больше не «мистер».

– Брат, они принесли угощение.

– Хорошо! Я хочу пировать. Я наконец победил этих бандитов из страховой компании.

– Они дадут нам денег?

– Нет; они не подадут на нас в суд. Это уже победа. Я пришел к ним вот в таком виде и сказал: «Я бедный цыган. У меня ничего нет. Неужели вы бросите меня в тюрьму? Неужели вы бросите мою сестру в тюрьму? Мы старые. Мы больные. Мы не понимаем ваших правил. Помилосердствуйте». Вот так я говорил и говорил. В конце концов им это надоело, и я тоже надоел, и они велели мне убираться и никогда больше не приходить в их величественное здание. «О, как вы милосердны, – сказал я, рыдая. – Сейчас Рождество. Вас осеняет дух Беби Исуса, и Он вознаградит вас в Царствии Небесном». Я даже попытался поцеловать ногу самого важного человека, но он ее отдернул. Чуть не лягнул меня в нос. Я сказал: «Вы нас простили перед этими свидетелями, чьи имена я записал. Больше я ничего не прошу». Теперь они не могут нас судить. Таков закон гаджё. Мы победили.

– Чудесно! Мы победили этих жуликов! – На радостях мамуся схватила Даркура за руки и проплясала с ним несколько па, а он следовал за ней, как мог.

– Но как же те превосходные инструменты, что погибли на пожаре? – спросил он, пыхтя.

– Сгорели. На то Божья воля. Люди, которым они принадлежали, должны были их застраховать. Но простые цыгане ничего не знают о таких вещах. – Мамуся снова рассмеялась. – А теперь мы будем пировать. Садитесь на пол, великая дама. Так делают наши настоящие друзья.

И они сели на пол и немедленно принялись за индейку, оливки и ржаной хлеб, пользуясь приборами, какие принес Ерко, – не везде хорошо промытыми.

Даркур подумал, что трапеза недурна, особенно если обильно запивать ее шампанским. Гунилла радостно вгрызалась в еду – ни следа тех утонченных манер, которые Даркур привык у нее видеть. Он подумал, что именно так, должно быть, молодой Лист пировал с цыганами. Доктор уделяла особое внимание шампанскому. Она пила, не отставая от Ерко, – прямо из горлышка.

– Вы настоящая благородная дама! – воскликнул Ерко. – Не гнушаетесь нашей скромной трапезой! Это – высочайшая учтивость. Только простолюдины поднимают шум из-за манер за столом.

– Особенно когда я сама принесла эту трапезу, – ответила Гунилла, обгладывая индюшачью ножку.

– Да-да, я просто хотел сказать, что вы у нас гостья. Не хотел обидеть.

– Ее не обойдешь, – сказала мамуся и обратилась к Даркуру: – Я знаю, кто это. Она – та женщина, которую показали карты. Помните, в левой части расклада? Она – Сила. Очень большая сила, но без всякой грубости. Вы ведь в этой опере, как ее там, из-за которой так изводится мой зять?

– Так вы об этом знаете? – спросила доктор.

– Чего я только не знаю! Вы слышали про мое гадание? Наш отец Симон заставил меня разложить карты в самом начале этого приключения, и вы тоже были в том раскладе, хотя тогда я не знала, что это вы. Что, святой отец, теперь вы поняли, кто был кто в тех картах? Тогда вам ничего не пришло в голову, кроме того, что моя дочь Мария может быть Императрицей. Она – Императрицей! Я смеюсь!

Мамуся засмеялась, обрызгав всех шампанским и ошметками индейки.

– Если она не Императрица, то, может, Папесса? Она должна быть одной из женщин в том гадании.

– Я думаю, она – третья из карт-оракулов: помните, Страшный Суд? Она – Правосудие, та, кто всех взвешивает и судит. Но не спрашивайте меня, как именно. Все станет известно, когда придет время.

– Я вижу, вы обдумывали то гадание, – сказал Даркур. – Вы опознали кого-нибудь еще из карт?