Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Они не люди, – объяснила мамуся. – Они – сморо. Ерко, как по-английски сморо?

– Такие штуки… не знаю, большие штуки, – ответил Ерко с полным ртом.

– Может быть, можно сказать, что это – Платоновы идеи? – спросил Даркур.

– Если хотите. Вы мудрый человек, поп Симон.

– Как ты думаешь, он – Отшельник? – спросила мамуся. – Тогда я так сказала, но теперь я не знаю. В нашем добром отце Симоне слишком много от дьявола, он не годится в Отшельники.

– Стойте, стойте, – вмешалась доктор Гунилла. – Это было гадание про нашу оперу? Что обещают карты – хороший исход?

– Неплохой, – ответила мамуся. – Не плохой и не хороший. Трудно сказать. В тот вечер я была не в лучшей форме.

Доктор нахмурилась:

– Неужели мы собираемся родить посредственность? Провал я переживу. Успех я люблю, но не слишком. Но от посредственности меня тошнит.

– Я так и знала: вы не из тех, кто живет посреди дороги, – заметила мамуся. – Мне и карты не нужны, чтобы это увидеть. Ваша одежда, манеры, то, как вы пьете, – все вместе. Дайте-ка я угадаю. Вы и в постели с причудами?

– С причудами – да. Но не для того, чтобы кого-то развлечь. Я та, кто я есть.

Она взглянула на Даркура:

– Эта самая Рейвен опять мне звонила. Мне пришлось проявить жесткость. Я спросила: «Вы знаете Бодлера?» Она сказала: «Вы меня оскорбляете. Я профессор сравнительного литературоведения. Конечно, я знаю Бодлера». – «Ну тогда, – сказала я ей, – проглотите-ка вот это: Бодлер говорит, что неповторимое и высочайшее наслаждение в любви проистекает от сознания, что ты творишь зло; и мужчины, и женщины от рождения знают, что зло – источник всевозможных наслаждений. А вы разве не знаете этого от рождения? Может быть, вы неправильно родились? В семь месяцев?» Она бросила трубку с сильным грохотом.

– А вы творите зло в любви? – спросила мамуся.

– Зло, добро – меня не волнует. Я это оставляю специалистам, вот таким, как Симон. Я делаю то, что делаю. Я не прошу мир ни судить то, что я делаю, ни узаконивать это, ни предоставить этому особое место – ничего такого. Слушайте меня, мадам Лаутаро: еще совсем юной девушкой я встретила Жана Кокто, и он мне сказал: «Культивируйте в себе то, за что вас пинает толпа, потому что это и есть ваше истинное „я“». И я следую его совету. Я – Гунилла Даль-Сут, и это все, на что хватает моих сил. И этого довольно.

– Только очень великие люди могут такое сказать, – подхватил Ерко. – Я и сам всегда так говорю.

– Не называйте меня специалистом по морали, – сказал Даркур. – Я давно перестал морализировать. Мораль никогда не срабатывает два раза подряд одинаково.

Шампанское уже туманило ему голову, и сигарный дым тоже. Хорошие сигары недоступны для магазинных воров, даже таких ловких, как мамуся. Поэтому сигары, которыми угощал Ерко, были не просто неприятными: их дым въедался в горло, словно дым костра, где горят ядовитые травы. Даркур избавился от своей сигары, как только смог это сделать, оставаясь в рамках вежливости, но все остальные дымили с наслаждением.

– Мадам, – сказал он, ибо его биографический труд не шел у него из головы. – Когда вы раскладывали карты, вас посетили некоторые озарения. Вы тогда сказали, что мы «разбудили маленького человечка» и должны готовиться к последствиям. Кажется, теперь я знаю, кто этот маленький человечек.

– И расскажете нам? – спросила мамуся.

– Не сейчас. Если я прав, то в свое время об этом узнает весь мир.

– Отлично! Отлично, отец Симон. Вы принесли мне загадку, а это – прекраснейшая вещь. Люди приходят за тайнами ко мне, но ведь мне и самой нужны тайны. Я рада, что вы не забыли про маленького человечка.

– Тайны, – повторила доктор, которая как-то нахохлилась и стала похожа на философствующую сову. – Тайны – кровь жизни. Она вся – одна большая тайна. Я вижу, шампанское кончилось. Где коньяк? Симон, мы ведь принесли коньяк? Нет-нет, Ерко, зачем новые бокалы? Мы прекрасно обойдемся этими стаканами.

Доктор щедро разлила коньяк по стаканам:

– За тайну жизни, а? Выпьете со мной?

– За тайну, – сказала мамуся. – Люди вечно требуют, чтобы им все объяснили, но это чушь. О, эти люди, что приходят ко мне со своими тайнами! В основном о любви. Помните ту глупую песню?

О, сладкая загадка бытия!

Я наконец-то разгадал тебя!

Они думают, что тайна жизни – в любви, а любовь, по-ихнему, – это значит устроиться уютно с кем-нибудь мягким и теплым, и конец всему. Чушь! Да, я это еще раз повторю. Чушь! Тайна – повсюду, а если ее объяснить, то в чем же тайна? Лучше не знать ответа.

– «…Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его»[358], – процитировал Даркур. – Вот что такое тайна.

– Тайна – это сахар в чашке, – сказала доктор.

Она достала из корзины деликатесов коробочку с белыми кристаллами, которую в магазине приложили к угощениям, открыла и щедро сыпанула себе в коньяк.

– Гунилла, я бы не стал этого делать, – заметил Даркур.

– Тебя никто и не просит. Я это делаю, и вполне достаточно. Таково проклятие жизни – когда люди хотят, чтобы все делали одну и ту же мудрую глупость. Слушайте: вы знаете, что такое жизнь? Я вам расскажу. Жизнь – это драма.